Грановская Г. Очки Гудвина

ОЧКИ ГУДВИНА

— Да открывай же ты ее скорей, сукин ты сын! — вдруг взре- вел Толстяк, тучей нависая надо мной. Это было последнее, что я услышал, от неожиданности хватаясь за дверную ручку. Исполнитель Приговоров опустился на пыльный пол и стал стягивать маску Толстяка, медленно освобождая уставшее лицо. Проклятая гуманизация! Каким умникам взбрело в головы при- водить в исполнение Приговор таким образом? — Еще один такой случай и я сам, — Исполнитель поднялся, чтобы закрыть дверь, — сам перешагну этот порог. В дверном проеме сияло яркими звездами небо. Ночная про- хлада вымывала затхлый запах, стоявший в давно неиспользуе- мом помещении. Исполнитель осторожно выглянул. Край отвес- ной стены терялся в темноте пропасти. Триста метров? Пятьсот? Надо думать, бедняга недолго мучился. В комнате был полумрак. Уютно бормотал телевизор. В углу светился золотистый купол торшера, под которым сидела в крес- ле женщина с вязанием на коленях. Услышав шаги, она подняла голову. — Кто там? Нежный, родной голос. На секунду перехватило дыхание. — Это я, мама. — Ты, сынок? — услышав ответ, она, казалось, совсем не удивилась. — Вернулся? Одеревеневшее, усталое тело, опустившись на диван, стало расслабляться. Губы сами сложились в счастливую улыбку. Я вернулся. Вернулся!

67