2-ая Уральская индустриальная биеннале современного искусства • каталог

main project

Морские пейзажи окрестностей Стокгольма напоми- нали ему противоположный берег Балтики. В Нобе- левской лекции, используя своё излюбленное срав- нение мира с книгой, он заметил: «Я родился и вырос на другом берегу Балтики, практически на её проти- воположной серой шелестящей странице. Иногда в ясные дни, особенно осенью, стоя на пляже где- нибудь в Келломяки и вытянув палец на северо-запад над листом воды, мой приятель говорил: „Видишь го- лубую полоску земли? Это Швеция“». Здесь видна ха- рактерная для Бродского дальнозоркость, стремле- ние убрать все препятствия для взгляда: «Это только для звука пространство всегда помеха: / глаз не посе- тует на недостаток эха». Мог бы и посетовать – но не посетует. Глаз в по- эзии Бродского вообще самостоятелен, и не только в наукообразном «Докладе на симпозиуме» (а как ещё писать в Швеции, с её Нобелевским комитетом, церемониями и обедами чёрт знает с кем во фраке?). Автономность его сродни автономности носа майо- ра Ковалёва – он путешествует, не сообразуясь с же- ланиями своего хозяина, выбирая, правда, не Ригу или воронихинский розовато-гранитный интерьер, но шероховатость побережья. Именно здесь мож- но достигнуть той остроты зрения, о которой пи- сал ещё Мандельштам в «Путешествии в Армению»: «Тут я растягивал зрение и окунал глаз в широкую рюмку моря, чтобы вышла из него наружу всякая со- ринка и слеза». Однако,вотличиеотмандельштамовскогозрения – биологического, насекомого, осиного, поднявшего- ся из глубин по подвижной лестнице Ламарка, – глаз у Бродского более механистичен. Его взгляд –

somewhere in Kellomaki, a friend would poke his finger north-west across the sheet of water and say: See that blue strip of land? It‘s Sweden.” Here one sees Brodsky’s typical long view, the desire to remove all obstacles to sight: Only sound needs echo and dreads its lack: / A glance is accustomed to no glance back. The glance will not change its custom. The eye in Brodsky’s poetry is independent—and not only in the scientifically styled “Report to the Symposium” (how else is one to write in Sweden, with its Nobel committee, ceremonies and dinners with the-devil-knows-whom, in tails, on truffles?). Its autonomy is akin to that of the nose of Gogol’s Major Kovalyev: it travels regardless of the wishes of its owner, choosing, to be fair, not Riga or rosy granite décor a la Voronikhin, but the jaggedness of the seacoast. It is precisely here that one can reach the acuity of vision about which Mandelstam wrote in his “Voyage to Armenia”: “Here I stretched my sight and dipped it into the wide glass of the sea, so that any speck of dust or tear may leave it.” However, unlike Mandelstam’s sight—biological, insect, wasp sight that has ascended Lamarck’s mov- ing staircase—the eye in Brodsky is a more mechanis- tic one. Its look is that of a Leiz camera, as he wrote in one poem – simply the viewfinder of a “leica”. That is quite organic for the son of a photographer. This is what Brodsky writes in “The Watermark”: “The winter light in this city! It has the extraordinary property of enhancing your eye‘s power of resolution to the point of microscop- ic precision - the pupil, especially when it is of the gray or mustard-and-honey variety, humbles any Husselblad lens and develops your subsequent memories to a Na- tional Geographic sharpness».

панорама, снятая марсоходом Opportunity. 2393-й марсианский день. Фото: NASA/JPL-Caltech Opportunity‘s Surroundings After Sol 2393 Drive. Photo: NASA/JPL-Caltech

39