TATLIN NEWS #57

«Меня интересует в материале, прежде всего-то, чего в нем уже нет. Именно отсутствие, лакуны, пустоты, молчание, дыры притягивают меня больше всего как основной объект переживания» | “In any material, I am interested in exactly what is already not there. It is the absence, the lacunas, the emptiness, the silence, the holes that attract me most of all as the basic object of feeling”

шлому, вселяет надежду на оживление вещей и уклонение от смерти. Прелесть подлинной художественной ностальгии в том, что «плато- новские» тазики-котлованы наполнены сегод- няшней «жалостью старой жизни». В другой серии диорамок, названной «Туда, не знаю куда» (2008), объем как бы разверты- вается в плоский лист металла, становясь ку- ском, обрывком земли. Неуклюжая земная раз- вертка небесных платоновых тел? Один лист – степь с толпой народца – то ли армейской, то ли колхозной, то ли подконвойной, что, впро- чем, едино для российской неустроенности. Другой – распутица. Третий – полустанок. Так и слышится дробь жестяного барабана или стук в рельс на полевом стане. По словам ав- тора: «Это искусство замедления, «остановка в пустыне». То есть зритель не бежит, спотыка- ясь, задыхаясь и мучаясь от боли в боку за ху- дожником, который ускакал в авангард, а, нао- борот, как бы едет в эвакуацию. Объект невоз- можно увидеть издалека». Открытые бытовые емкости – ванны, ведра и тазы, в «мире предустановленной гармонии» Сокола востребовали оппозиции в виде закры- тых металлических коробок. Излюбленный ху- дожником почтовый ящик выглядит как некий парафраз прустовского «контенанта» – «запе- чатанной вазы», атмосферического контейне- ра памяти. Тем более, для художника, уделившего столь большое внимание написанию писем, стало естественным стремление проследить за дальнейшим движением послания «в нику- да» – он выходит в город к почтовым «памят- никам». В Салониках он изготовил и разместил три точные копии городских почтовых ящиков из черного железа с единственным отличием – в них не было входной прорези. Абсурдная герметичность, закрытость, запечатанность почтоприемника, выводя его из повседнев- ного оборота, сообщает качество, хоть и не- заметного, но монумента. Еще в одном слу- чае поминания письменного «домика» – в инсталляции «Мертвые письма» (2010) в мо- сковской галерее «Триумф», Сокол собрал це- лое «кладбище» из десятка гипсовых слеп-

В культивируемой Соколом «амнезической» стратегии свербит прустовская чувствитель- ность к «утраченному времени»: «Меня инте- ресует в материале прежде всего то, чего в нем уже нет. Именно отсутствие, лакуны, пусто- ты, молчание, дыры притягивают меня боль- ше всего как основной объект переживания». Благодарной версией пустоты и емкости стали для художника тазы и ведра. В поисках «дома для любви и обожания» Сокол стал пристально вглядываться в цинковые купели, откуда еще не «выплеснули ребенка вместе с грязью». В итоге родилась серия диорамок в ветхих ван- нах: примитивистские макетики из резаной и гнутой жести, золы и хозяйственного мыла вос- крешают внутренние миры с интонацией и мо- тивами повести Андрея Платонова «Котлован», который умел посмотреть на катаклизмы про- шлого века глазами ребенка. Уменьшительно- ласкательная метрика «малого мира» на дне демонстрирует детскую привязанность к про-

The artists found his own “memory matter” pretty soon – it was materialized in the old rusty sheet metal. While tasting the rough surface of the time, Sokol experiments with developing “sympathetic” images and texts on pieces of rusty tin looking very much like the manuscripts of the Dead Sea. Following his respected Benjamin who knew well that it is the imperfections of the object of desire which give you the lovesickness, the artist cares after the imperfections of old shabby material, discovering the corners where micro affects are hidden. Flattening the wrin- kles of the iron letters, Sokol reconstructs the ghostly faces and invisible signs: “Each letter you get is a greeting from the past”. When the distance of waiting of the lost messages is stretched, the possibility of arrival of the future from the past is opened. In fact, the author introduces the time as an artistic techniques to the signatures for his metal works. The old velvet photo albums bought on the flea market also stand quite close to the velvet rust. There, Sokol finds the im- prints of pictures – by transferring random portraits to cardboard with corners cut through using a pencil and carbon paper. In general the carbon paper is selected as a separate discov- ery – the author creates a series of light boxes with collages of texts from forgotten letters and anonymous faces scratched white against the black surface. “Carbon paper is the material- ized oblivion. Traces on it can only be seen against the light», – Sokol says. He sees the phenomenon of amnesic whitening of the letter: “The traces on the carbon paper, unlike the regular paper, only remain when its own surface is erased. Text consumes the body of the carbon paper. …A trace is a scratch, a trauma, a rup- ture in the matter. But light can only be seen through it. In the- ory, if one and the same carbon paper is used again and again, we can see a white spot through it.” On the other hand, the art- ist also reflexes deeply on the blackness of the carbon paper: “By the way, in Hebrew the word shekhikha – oblivion consists of the same root consonants as the word khashikha – darkness” In the “amnesic” strategy cultivated by Sokol the Proust’s sen- sitivity to the “lost time” is pulsing: “In any material, I am in- terested in exactly what is already not there. It is the absence, the lacunas, the emptiness, the silence, the holes that attract me most of all as the basic object of feeling. Bowls and buckets became a grateful version of emptiness and capacity for the art- ist. In his search for “the home for love and adoration” Sokol started to stare into zinc tubs where “the baby has not yet been thrown out with the bathwater”. As a result, there appeared a se- ries of dioramas in worn-out bathtubs: primitivistic models made of cut and bent tin, ashes and household soap resurrect the in- ner worlds with the intonation and motives of The Foundation Pit by Andrey Platonov, who was able to see the cataclysms of the last century with the eyes of a kid. The pet metrics of the “small world” on the bottom demonstrates the childish attachment to the past and instills hope for reanimation of the things and for cheating the death. The beauty of the authentic artistic nostal- gia is in the fact that the Platonov’s foundation pit bowls are filled with the today’s “sorrow about the old life”. In another diorama series called “There, I don’t know where” (2008) the volume is seemingly unwrapped into a flat sheet of metal becoming a part, a patch of the land. Is it a clumsy earthly projection of the Plato’s celestial bodies? One sheet is a steppe with a horde of people – maybe an army, maybe a collective farm, maybe a prison, which is equal for the Russian disorder. The other

Хаим Сокол, «Без названия», 2010 . Фото: Надежда Серебрякова | Haim Sokol, No title, 2010. Photo by Nadezhda Serebryakova

46    ТАТLIN news 3|57|85  2010