TATLIN NEWS #62

«Стратегия у меня была простая: у меня были стихи, которые, я знал, будут интересны не только мне. Но дело в том, что так считают аб- солютно все поэты. У всех поэтов такая стратегия»

имени (все поэты мало известны), побежда- ет именно лучшее лирическое высказыва- ние. Кроме того, многие вообще никогда не слышали поэтов. В баре «Гвоздь» в Перми проходил финал всероссийского слэма, а этот бар – место тусовки футбольных фанатов. Народу – пятьсот человек. Наехали на Рому Осминкина из Питера какие-то омо- новцы. Шум! Веселье! Красивые девушки! Конечно, слэмы становятся популярными! – Ты жалеешь о том, что сейчас нет культа имен? – Нет. Он есть, этот культ, но по-другому. Сейчас люди смотрят – вот у человека хорошие гонорары за выступления, значит, он крутой. То есть, идет впереди не имя, впереди идет возможность человека зарабатывать деньги. Этических оценок «хорошо-плохо» давать этому явлению я не хочу, просто это так. Это не изменишь. Кроме того, совершенно очевидно, что то, чего нет в ящике, нет и в сознании большинства людей. Если поэзии нет в ящике, то ее нету. – Но есть же интернет как альтернативная ящику реальность? – Психологию сложнее переделать. Ее за несколько лет не переделаешь. Да и с ин- тернетом, я думаю, скоро затянут все гайки. Вон, против Всеволода Емелина возбудили дело по статье 282. И ведь дело это воз- будили не против политического деятеля, против поэта. – На твой взгляд, симптомом чего это является? – Это симптомом того является, что ду- мать опасно. Даже при Сталине не было так опасно думать, как сейчас. Потому что тогда, при Сталине, были и Пастернак, и Ахматова. Сейчас нет ни Сталина, ни Пастернака, ни Ах- матовой, никого… (смеется). – Но ведь то стихотворение, за которое «шьют» дело Емелину, – оно просто плохо написано. – Плохое, ну и что. Вот мы там обсудили – плохое, да. Но ведь не сажать же за это. – В чем феномен поэта Емелина, на твой взгляд?

дети вырастут и станут гениальными, хорошими людьми. Допустим, ты работа- ешь в этом направлении, что-то делаешь. Но если ты посмотришь на это не предвзято, то поймешь, что у твоего ребенка жизнь своя и он ей будет распоряжаться вовсе не так, как ты мечтал, а так, как надо ему само- му. Но дети – это как раз то, что не относится к ужасу жизни. У них будет и есть уже другая жизнь, а я говорю про свое личное виденье действительности. – Творчество как-то помогает с голым ужасом жизни справиться? – Творчество – это твое осмысление, твоя работа с действительностью. Там у тебя какая-то дыра, а ты ее зашиваешь вот этими нитками, рифмами. Или, наоборот: у тебя дыра, а ты рвешь ее еще дальше какими-то стихотворениями и смотришь, что получится. – Выходит, творчество – оно не от избытка, а от недостатка чего-то? – Мне вообще кажется, чем больше знаешь, тем хуже спишь. А когда ты занима- ешься творчеством и думаешь – как лучше построить фразу или придумать сюжет, ты волей-неволей думаешь о жизни. И думая о  жизни, ты понимаешь, что в данный мо- мент все очень-очень плохо. Не жизнь плоха, а в данный момент все очень- очень плохо – и вот-вот будет совсем п...ц. – А когда пишешь, тебе хорошо? – Да. Но это странное чувство. Точно так же, когда пьешь – тебе хорошо, а потом – плохо. В стихах это тоже возвращается: пока пишешь – хорошо, а потом может стать хреново. – Почему поэтические слэмы как форма становятся все более популярными? И стано- вятся ли ( или это так кажется) ? – Слэмы становятся популярными, по- тому что молодежь хочет высказаться. В том числе, и поэтически высказаться. Слэм – это не просто соревновательная площадка, это место, где зритель высказывает свое мнение о стихах неизвестных молодых поэтов, при- сутствующих тут же. И поскольку нету культа

– Человек, пишущий стихи, в независи- мости, плохие или хорошие, уже сильно рискует. Слова имеют большую силу, и часто разрушительную силу. Поэт, как правило, не отдает себе отчета в этом. Ему кажется, что он сказал красиво, а он, возможно, на- говорил чего-то не того. И за это приходится расплачиваться. Любишь медок – люби и холодок. Когда я работал красильщиком в театре Станиславского, у меня был друг Ваня, с которым мы играли в группе «Братья- Короли». Он приехал из Николаева покорять Москву. Театр Станиславского стоит на месте старого кладбища, это проклятое место. Ког- да остаешься ночевать в красилке, надо му- зыку погромче делать, потому что слышно, как снизу скребутся. И все, что начиналось в красилке – все было обречено. Ваня был наркоман в завязке, но в кра- силке постепенно развязал, и становится Ване неважно – есть группа, нет группы. У Вани начинаются галлюцинации. Однажды знакомый панк по кличке Подарок сказал: «Кому в котле вариться, кому у котла стоять». Ваня уходит из Станиславского и переходит в Театр оперетты (Театр оперетты – кошмар красильщика) и совсем пропадает. За Ваней приехала мама из Николаева и забрала его домой. Ваня звонил мне из Николаева и спрашивал: «Андрюша, ты покрасил ткань в белый цвет?». Ваня умер в прошлом году. Кстати, фамилия Вани была – Алхимов. Я думаю, что пьянство придумали алхимики. После семидневного запоя, когда его резко прерываешь, начинаются такие видения, которые в народе именуются белкой. Кто-то, видимо, когда изобретал спирт, этим за- нимался целенаправленно. То есть это хитро придумано, что вначале хорошо-хорошо, потом без этого не можешь, а потом видишь настоящую жизнь. Ужасную жизнь. – То есть, настоящая жизнь ужасна? – Да, если брать ее без прикрас, без иллюзий. – А какие иллюзии, на твой взгляд, делают жизнь менее ужасной? – Ну, например, ты надеешься, что твои

ТАТLIN news 2|62|93 2011

103

position