TATLIN NEWS #55

– Нет, тут не заигрывание, я против этого слова. Это поиск но- вого языка. Наш с вами разговор показывает, как изменился язык по сравнению с тем, на котором разговаривали наши родители. У нас другая лексика, другие жесты. И точно так же происходит в театре. Если люди говорят по-другому, то и актеры должны отой- ти от интонаций и тем 80-х годов, которые, увы, для многих из них олицетворяют современную речь. Я не знаю, каким будет театр че- рез 5 лет. Знаю только то, что он должен быть другим по сравне- нию с сегодняшним. Театр должен развиваться. Так что не заигры- вание, а совместный со зрителем поиск. – Однако начинается театр с трагедии, вы говорили об этом на пресс-конференции по поводу открытия театра. И театральный ре- жиссер Оскар Коршуновас в одном из интервью говорит: «Театр – это пространство, где зритель встречается со смертью». – Да. Настоящий театр – это встреча с фатумом, с вечностью. Но эта встреча происходит сегодня, с нами. Чужой и прошлый опыт здесь не помогут. То есть помогут, конечно, но это не главное. – Но почему именно театр? – У каждого, кто театру служит, свой ответ. Это пространство личного выбора и предпо- чтений. Я далек от того, что это единствен- ная достойная практика. Я вообще не разде- ляю отношения к занятиям искусством как к чему-то исключительному, привилегиро- ванному. Работая в пекарне или в больнице, можно реализоваться не менее достойно. Мой ответ очень простой. Мне просто нравится смотреть театр, нравится делать его. Это мой способ поиска смысла жизни. Я не связан цеховыми обязательствами и связями. Я только что снял фильм, литературой и музыкой вообще занимался всю свою жизнь. Мои самые близкие люди – это писатель Владимир Соро- кин, поэтесса Елена Фанайлова, музыканты Владимир Мартынов, Татьяна Гринденко, Гермес Зайгот. Но в театре есть какая-то серд- цевина для меня, какая-то сокровенность. Кино больше связано с деньгами и, соответственно, более мас- совой аудиторией. Однако имеет меньше возможностей выражать какие-то актуальные, острые на сегодняшний момент смыслы. Так сложилось на сегодня в этой стране. А театр может существовать, он остается единственным искусством, способным сопротивлять- ся тотальной дигитализации. Кроме театра, нет искусства, которое может дать ощущение нахождения внутри творческого простран- ства. Это почти литургическая практика, отсылающая нас к древ- ним обрядовым, религиозным практикам. – При этом вы выбираете и делаете театр, который говорит исклю- чительно о сегодняшнем дне, о тех людях, которые живут здесь и сей- час. Сиюминутные вещи, которые войдут в вечность… – Жизнь здесь и сейчас состоит, в том числе, и из размышле- ний о вечном. И это действительно наша миссия – театра «Сцена-Молот» в Перми и театра «Практика» в Москве. И я бы сказал даже боль- ше – это осознание собственной ответственности перед театром и перед искусством. Российский театр в большей своей части су- ществует в качестве пережитка социалистического прошлого. И это советское наследство совершенно точно должно быть экспро- приировано у владельцев этих зданий и людей, которые не имеют права называть себя художниками. Любое настоящее искусство современно. Никакими разговорами о сохранении классики здесь не прикрыться, эти разговоры только проявляют творческую им-

потенцию говорящего. Сохранять надо картошку в погребе, а ис- кусство надо делать, жить им. – Каждый раз, лично представляя спектакли зрителям, вы подчер- кивали, что открываете театр «Сцена-Молот» не случайно именно эти- ми тремя текстами, спектаклями, историями – «Собиратель пуль», «За- сада», «Чукча». – Да, это одновременно целостное и мозаичное высказыва- ние. Сегодня, конечно, прошло время единственных, тоталитар- ных идеологем. Нельзя мир объяснить через призму одной опти- ки, нужно увидеть грани, через которые можно этот мир познать. Только тогда наше знание будет более полным. По-моему, эти три спектакля интересны и значительны именно вместе. Если гово- рить очень грубо, лапидарно, хотя я немного боюсь таких лобовых определений, то в принципе это три точки зрения на реальность, три ракурса, три типа зрения. Первый – это глаз травмированного, уставшего, детерминированного культурой и историей человека, коим, безусловно, является каждый современный художник. Потому что гармоничных художников нет. Почти. Есть талантливые и гениальные, но гармоничных нет. Чем талантливее, тем поч- ти всегда ближе к Курту Кобейну. Невротиче- ский психотип – это, видимо, корневое свой- ство современного художника. Художника, пропускающего через себя смыслы великой европейской культуры, которая структури- ровалась и обросла институциями в эпоху Нового времени. Вот этот художник сейчас травмирован. Языков искусства становится все больше и больше, смыслов все меньше. . . И художник делается похож на персонажа из известных анекдотов про чукчу, который не чувствует падежи, не понимает как все спря- гается, какие-то наклонения. В определен- ный момент МЫ оказываемся такими чукча- ми, а в другой – персонажами Чехова. . . Это все настолько необычно, чувствительно и грустно… Драматург Павел Пряжко и режиссер Филипп Григорян в спек- такле «Чукчи» выразили это блестяще. Вторая оптика – это взгляд гопника, уральского жлоба, какая на….й культура, какой Чехов. Все понятно, человек прямой и при- митивный, но вдруг он оказывается не менее чувствительным. В «Засаде» есть момент, когда герой говорит: «Родоки – это свя- тое». Я так люблю этот момент, потому что это искренно и пра- вильно, потому что они умеют любить родителей в отличие от нас, долбанных интеллигентов, идиотов-художников. Они умеют лю- бить родителей, а значит, они лучше. Точка, восклицательный знак … И дальше этот человек начинает рассуждать о пустоте, го- ворить, что все дело в любви. И вдруг я начинаю ему сочувство- вать, как не сочувствую героям «Чукчей»! Я чувствую себя этим Сявой из «Засады», этим персонажем и этим человеком. И я хочу быть им. Мне есть чему у него поучиться. И третий взгляд – это подросток в «Собирателе пуль», лишен- ный отца, ненавидящий отчима, переживающий утрату связи с ма-

98    ТАТLIN news 1|55|81 2010