TATLIN NEWS #80

Может, художник для того и занимается творчеством, чтобы искупить... Вот Цветаева и Ахматова – отвратительные были женщины, а как их любят. И, может, та чистота, которую они дарят в поэзии, с лихвой искупает ту грязь, которая была у них в жизни.

ность» никакого отношения, хоть отдален- ного, не имеет? – В строю труса нет? Очень возможно. Я и говорю: люди тоскуют по тому, с чем бо- рются, борются с тем, что им необходимо. – Мне показалось, что Ваша «оглядка» на Розанова глубже, чем простое заимство- вание удобной формы «короба» (форму ведь всегда диктует содержание). А у него были достаточно сложные отношения с православной традицией и официальной церковью. Что Вы по этому поводу думаете? Каково, например, ваше отношение к кни- гам Розанова «Люди лунного света» и ««Апо- калипсис нашего времени»? – Тут вот какое дело... Меня почему-то совсем не волнует отношение Розанова к Церкви. Какое-то оно излишне суетливое, нервное и «культурологичное», как сегодня бы мы сказали. Оно характеризует его как че- ловека чувствительного, ранимого и мечуще- гося, – может, я тоже такой, лестно слышать, что мы похожи. Но, если уж ты такой, то ничей пример тебе для того, чтобы быть таким, не нужен. Влияние на меня оказывали совсем другие книги. – Какие, например? – «Былиночка» ставропольского писате- ля Андрея Исакова, «Приключения Дук-ду» Валентины Путилиной, «Незнайка на Луне» Носова, «Кольцо вокруг солнца» Клиффорда Саймака. Потом «Тропик Рака» Генри Миллера и «Игра в классики» Кортасара. И последней книгой, оказавшей на меня влияние, был «Последний поклон» Астафьева. Дальше уже не книги открывают тебе мир и тебя самого, а мир и нажитый опыт помогают понимать книги. Скажем, я в институте читал «Анну Каренину», и мне не понравилось, скука, муть. А недавно перечитал – ого!.. Но оказала ли она на меня теперь влияние при этом?.. – Существует ли какое-то специальное «искусство для народа» и чем оно отличает- ся от «народного»? – Народный костюм и костюм для народа, чем они отличаются? Я так думаю, что на- родное искусство – это вот, например сказки,

записанные фольклористами. В них – сплош- ной абсурд, жестокость и дикость, много похабщины... И есть адаптированные сказки, переписанные писателями, те сказки, кото- рые мы читаем детям под видом народных. Это уже искусство для народа. Оно должно быть благонамеренным. Хотя какой-то смыс- ловой глубины благонамеренность, конечно, лишает. Вот, скажем, Шукшин балансировал на гра- ни «жанра» и «серьезного искусства». Внутри, по смыслу, это весьма серьезная литература, а на поверхности – занимательный случай, часто анекдот. Почти по знаменитой формуле «ирония плюс занимательность», только без иронии – все по-настоящему. – А стихи Всеволода Емелина? – В прежних его стихах была пронзитель- ная нота. Такая, трагическая, когда станови- лось ясно, что хоть автор и шутит, но на са- мом деле больно ему. Вроде как и шуточный поэт, а вроде и настоящий. Сейчас он почти полностью отдрейфовал в сторону фельето- нистики, работы по шаблону, что и понятно, не до ста же лет быть поэтом, освоил ремес- ло – нужно пользоваться... – Ваше отношение к украинским собы- тиям? – Чем больше узнавал о «майдане», о «росте национального самосознания укра- инцев», тем отношение становилось хуже. В конце концов оно замерло в точке – как это сказать... В каком-то старом музыкальном клипе был кадр: мальчик подключил электро- гитару к усилителю и вертит рукоятку регу- лятора мощности. Там было «тихо», «громче», еще громче», «совсем громко» и, в конце концов – Are You Nuts? – «Ты рехнулся?» Вот в этой точке – «они рехнулись». Относить- ся к происходящему серьезно не стало ника- кой возможности. Какой-то цирк по мотивам иллюстраций Бохса к «Откровению» Иоанна Богослова. Против воли стал относиться несерьезно и пренебрежительно к этим людям и всему тому, чем их голова охва- чена. А потом была точка перелома. Когда, еще до Женевской встречи, на восставший

Донецк двинули войска, а солдаты не стали убивать. И всякие там бабушки останавлива- ли бронеколонны, а наши СМИ, как положено в информационной войне, смеялись – смо- трите, мол, какая у них армия... А я вдруг тогда почувствовал, что это же живые, на- стоящие люди, по-настоящему страдающие, – именно оттого, что они не убивали. Хотя вполне могли задраить люки – и... У них же «приказ». Для меня это как-то враз из разряда потешного шоу перешло в разряд трагедии. А так, на уровне «убеждений» если говорить, то мои убеждения таковы: это война, которую ведут руками украинцев Соединенные Штаты Америки против Евросоюза и России. Нам, естественно, желательно победить в этой войне, не погибая на ней, а это означает, что погибать будут украинские жители. Это му- чительно больно – видеть, как кто-то гибнет и не вмешиваться. Повторяю, никаких следов потехи над «майданутыми» во мне не оста- лось. – Как Вы относитесь к цензуре? Нуж- на ли она и в какой степени? Есть ли книги, фильмы, театральные постановки и тому подобное, которые Вы бы хотели запре- тить? – Не устаю рассказывать анекдот. Как-то в девяностые годы Павел Басинский на- писал для одного толстого журнала статью, в которой в частности говорилось и о пользе цензуры. Статью напечатали, но без этого фрагмента. А ему сказали: мы демократиче- ское издание, мы не можем себе позволить, чтоб у нас цензуру оправдывали! Вот и ответ, нужна или не нужна. Нужна, наверное, если пользуются. Разумеется, цензура – совершенно нор- мальный культурный инструмент, как нож и вилка. А «бюрократические следствия» из нее неизбежны, как во всяком благом деле, и потери, конечно, неизбежны. Скажем, неподцензурный вариант гоголевской повести «Портрет» мне нравится больше подцензурного. А вот с романом Ильфа и Петрова получилось наоборот. Советское искусство, кабы в нем не было худсоветов,

ТАТLIN NEWS 2|80|132 2014

111

POSITION