TATLIN NEWS #80

Бог милует от такого, чтобы непонятно было, как дальше жить. Но я знаю, что такие противоречия бывают, конечно. Может, Бог милует, а может, другие люди принимают часть тяжести на себя. Моих решений и нерешений.

утонуло бы в пошлости. Ну зачем в «Брилли- антовой руке» синагога? Или кто-то рассказы- вал, как им из «Покровских ворот» вырезали «удачный кадр»: когда к Костику приходит «вся такая противоречивая», он затаскивает ее к себе, и камера показывает, как в коридо- ре на шкафу глобус начинает покачиваться... Театральных постановок я не знаток, помню был как-то раз в театре, там все очень смея- лись, когда героиня Ахеджаковой сказала «плюй на ближних, сри на нижних», долго хлопали. Но вообще, цензура и судебный запрет или изъятие – не одно и то же. Я пред- ставляю себе цензуру как разновидность редактуры. – Вы сами пробовали писать художе- ственную прозу, стихи? Иногда говорят, что критики – это несостоявшиеся худож- ники.  – Пробовал. В прозе я совершенная без- дарь, а стихи свои мне нравятся. В отличие от поэтов, я их редко пишу, наверное, это сказывается. В критике есть две противопо- ложные крайности: с одной стороны – со- вершеннейшие сухари, зануды, педанты, дятлы – но зато хотя бы что-то знают. С другой стороны – шелкоперы, болтуны, самовлюб­ ленные павлины, зато их читать смешно. Я, как тот Розанов, то налево перебегу, то направо. Налево – идейно, платонически (а не потому что и сам что-то знаю), направо – по характеру дарования. – Виктор Топоров считал, что крити- ка как жанр – «маргинальна в третьей сте- пени». Вы так не считаете? – Вещь подражает идее, художник подражает вещи, а критик – подражанию подражания. Конечно, согласен. Трудно быть несогласным с Виктором Леонидовичем в чем-нибудь, что не касается его личных симпатий и антипатий. – Вот Вы пишите: «В мире должна быть твердость». Разверните мысль, пожалуйста. – Мы все любим людей, на которых можно положиться. Которые поддерживают, вселяют в нас уверенность, с которыми «надежно». А за счет чего они такие? Мир, на который

можно положиться, тоже все любят. Чтобы пришел в поликлинику – и тебя вылечили, чтобы пришел в магазин – и купил что хо- тел, чтобы зимой снежок, летом солнышко. Человек всегда стремится к твердости, на- дежности, к определенности очертаний, будь то вера, убеждения, общественное мнение или приказы вождей. Только почему-то забы- ваем об этом, когда начинаем философство- вать. Тут мы все сразу почему-то становимся сторонниками полутонов и цветущих слож- ностей. Твердость сложности не исключает, но она умеет блокировать ее. «Да, я знаю, что бывает всякое, что правых и виноватых нет и что все очень сложно. Но я принимаю решение и поступаю так». Твердость – это способность к действию и ответственности, надежность. – Ваши базовые ценности? – Не знаю! Не задумывался… Это то, что самое важное? Семья. О родине, о Боге я всегда думаю в образах семьи. Творчество стоит отдельно, совсем отдельно, но без него я смогу прожить. Я знаю, пробовал. – Старые черно-белые фильмы, необита- емый остров – это у Вас такой образ рая? – Это два разных рая, наверное. Необи- таемый остров – это место, где я могу действовать, ни на кого не оглядываясь, а черно-белые фильмы – ровно наоборот. Там коллективизм, и вообще не надо никакой личной ответственности, если строго следо- вать Правилам. Необитаемый остров – когда хочется к себе, черно-белые фильмы – когда от себя. Когда «рай – это Другие». – Тут нет никакого противоречия? – В том, что раев два? – И что они как бы совсем разные? – Нет, конечно. Растению нужен солнеч- ный свет и нужна вода, какое же между ними противоречие. – Как у Вас все гармонично получается... В Вашей жизни есть какие-то неразреши- мые противоречия? Или Вы обладаете се- кретом, который их снимает? – Бог милует от такого, чтобы непонятно было, как дальше жить. Но я знаю, что такие

противоречия бывают, конечно. Может, Бог милует, а может, другие люди принимают часть тяжести на себя. Моих решений и не- решений. – Ваше определение понятия «интелли- гент»? – Хорошее определение у кого-то было: «Тот, кто не создает неудобств для окружаю- щих». Типа как «джентльмен». Это очень важно, мне кажется, не создавать неудобств для окружающих. И трудно. «Думать о на- роде» и «не соглашаться с властью» гораздо проще. – Можно ли, на Ваш взгляд, разделять образ жизни и творчество? – А как же, конечно. В «образе жизни» у художника какой только грязи нет, а творче- ство обязано быть чистым. Может, художник, для того и занимается творчеством, чтобы искупить... Вот Цветаева и Ахматова – от- вратительные были женщины, а как их любят. И, может, та чистота, которую они дарят в поэзии, с лихвой искупает ту грязь, которая у них была в жизни. Или Шукшин любимый мой, Василий Макарович... А с другой сто- роны, вот говорят: Сорокин замечательный человек, тихий, добрый, благовоспитанный... Но мне-то, извините, что за радость с того, какой он в жизни? – В одной из Ваших статей вы восхи- щаетесь героем рассказа «Легионер», ко- торый без сожаления бросает столичную суету, «карьерно-крысячий» мир телевиде- ния и уезжает на отдаленную заставу. Чело- век, который одобряет такие поступки, сам должен быть способен на подобное (или не должен)? У Вас, насколько я понимаю, жизненная траектория развивалась в об- ратном направлении? – Быть способным, хотеть и совершить – это три разных вещи, которым вовсе не обя- зательно совпадать. Я способен уехать в мир своего детства и часто этого хочу, но никогда, по-видимому, этого не сделаю. У Сани Жукова не было семьи, но был карьерно-крысячий мир. У меня наоборот. И необитаемого острова тоже уже не будет.

112 ТАТLIN NEWS 2|80|132 2014

POSITION