Советский модернизм

задачу архитекторов. Однако даже высокопоставленные представители нашей профессии окончательно утратили доверие в его глазах. Столь важное дело было поручено строителям. Возможно, Хрущев полагал, что таким образом он укрепляет «диктатуру пролетариата». В архитектурные мастерские пришли полномочные комиссии. Истово снижалась стоимость строительства. Каждый проект подвергался экзекуции – уменьшались выносы карнизов, круглые колонны заменялись пилястрами, гранит штукатуркой, с капителей слетали акантовые листы. Словом, как говорит пословица, «тех же щей, да пожиже влей». Все это тут же просчитыва- лось и в протоколе заседания комиссии фиксировалась сумма экономии. Честно скажу – мы воспринимали это дело безо всякого энтузиазма. Больше того, с противодействием. Понятно, что столь механический подход к делу профессиональной критики не выдерживал. Архитекторы как могли со- противлялись. Убеждения, сложившиеся в предыдущие годы, в одночасье не изменишь. Мне тогда было всего двадцать семь. Молодому человеку, казалось бы, проще воспринять новые тенденции. Но ведь меня учили должным образом целых шесть лет, и еще пять я не без успеха выступал на «классическом» поприще. Понятно, что сами мы ничего другого предложить были еще не готовы. А потому смотрели на эту процедуру, что называется, «с фигой в кармане». И если все детали карниза уже были изготовлены и по сей причине он не подлежал отмене, данное обстоя- тельство доставляло некоторое удовлетворение. Однако надо было как-то определяться с будущим советской архитектуры. И тогда ведущие деятели архитектурного фронта отправились в зарубежные вояжи. Главный архитектор Москвы Александр Власов – в США, 1-й се- кретарь Союза архитекторов СССР Павел Абросимов – в Италию и назна- ченный в отсутствие Власова на его место Иосиф Ловейко – во Францию. А, возвратившись из путешествия, каждый поделился впечатлениями с коллегами, всякий раз до отказа заполнявшими зал Центрального дома архитектора. Но почему, прежде всего, возник интерес к зарубежному опыту? Можно ведь было посмотреть на то, что содержалось в собствен- ном наследии, в авангардных проектах 20-х годов. Но, во-первых, за про- шедшее с тех пор время отношение к тому наследию заметно поостыло. Уважаемый профессор с иронией рассказывал студентам о знаменитом теперь доме Мельникова. Больше того, в начале 50-х делалось немало проектов, призванных к тому, чтобы придать «новое лицо» постройкам

as Khrushchev defined the process. But even the most respected, high- ranking representatives of our profession completely lost clout in his eyes. Such an important task was now assigned to the builders. Possibly Khrush- chev thought that he was cementing the dictatorship of the proletariat with such a measure. Subsequently, architectural studios began to be frequented by special committees, and the cost of construction was drastically lowered. Each project was subject to aesthetic execution – cornice overhangs were re- duced, rounded columns were replaced by square pillars, granite substituted for stucco, and capitals lost their acanthus leaves. In other words, as a saying goes: “The same old broth for dinner, only made a bit thinner.” All of this was immediately accounted for in terms of money saved, then documented. We received these changes without any enthusiasm – rather, with opposition. Because such an approach to the design process was purely mechanistic, we initially tried to resist. Our convictions, developed over so many years, were not easy to break in an instant. I was just twenty-seven at the time. It seems that it would have been easy for a young person to adapt to new tenden- cies, but I had studied classicism for six years, then practiced it – and not without success – for another five. Like my fellow architects, I was unable to offer any alternative stylistic option myself. That’s why we observed the whole process with a lot of skepticism. If, for instance, details such as ornate cornices were already manufactured and therefore could not be simplified, such circumstances would give us a certain pleasure. Yet, it was necessary to definitively identify the future of Soviet architecture. So, leading architectural professionals began to go on exploratory visits abroad. The chief architect of Moscow, Alexander Vlasov, went to the United States; the first secretary of the Union of the Architects of the USSR, Pavel Abrosi- mov, traveled to Italy; and Joseph Loveiko, who would soon replace Vlasov, journeyed to France. When they returned, they shared their impressions with their colleagues, who filled their lectures at the Central House of Architect to capacity. Why was there such an interest in their foreign experiences? Because our architectural past did not provide a way forward. First, there was our heritage of the avant-garde projects of the 1920s, which lost credibility with the passing years. One respected professor spoke only with sarcasm about the house-studio of Konstantin Melnikov, which is a revered building today. In fact, in the early 1950s, quite a few projects were initiated with the intention of defacing buildings by the constructivists. Igor Pokrovsky and I,

10