Советский модернизм

советский модернизм 1955–1985

ББК

СОВЕТСКИЙ МОДЕРНИЗМ: 1955–1985. Антология – Феликс Новиков Взгляд из XXI века – Владимир Белоголовский Екатеринбург, TATLIN, 2010. – 232 с.

ISBN 978-5-903433-43-8

Данная книга представляет собой альбом фотографий 100 объектов советской архитектуры обозначенного в названии книги периода. Редакторы-составители антологии – известный советский архитектор и публицист Феликс Новиков и молодой американский архитектор и критик Владимир Белоголовский – составили антологию на основе архивных фотографий и публикаций в профессиональной советской архитектурной прессе. Публикация проектов сопровождается кратким описанием. Уникальный по своему характеру труд открывает целый пласт советской архитектуры, скрытый, несмотря на давно разрушенный «железный занавес», отсутствием должного интереса. Однако то, что читатель увидит на страницах книги, заставит его задуматься об уникальности и оригинальности мысли советской архитектуры XX века. Книга рекомендована к прочтению ведущими архитектурными критиками мира.

© Феликс Новиков, редакция, текст, 2010 © Владимир Белоголовский, редакция, текст, перевод, 2010 © Авторы фотографий и текстов, 2010 © Издательство TATLIN, 2010

На обложке: Дворец съездов в Кремле, зал заседаний, 1961

SOVIET MODERNISM: 1955–1985. An anthology – Felix Novikov A view from the XXI century – Vladimir Belogolovsky Yekaterinburg, TATLIN, 2010. – 232 p.

This book comprises authoritative commentary complemented by an album of photographs of one hundred examples of Soviet architecture of the period its title indicates. Its authors – a renowned Soviet architect and writer, Felix Novikov and an American architect and critic, Vladimir Belogolovsky – compiled the anthology based on archival photographs and materials from professional Soviet architecture publications. The unique nature of their work exposes a whole stratum of Soviet architecture, hidden until now, despite the long broken "iron curtain," due to lack of interest. What readers will see on the pages of the book will make them think again about the uniqueness and originality of thought that pervaded Soviet architecture of the twentieth century. The book is recommended for the perusal of leading architectural critics worldwide.

© Felix Novikov, editing, text, 2010 © Vladimir Belogolovsky, editing, text, translation, 2010 © Authors of photographs and texts, 2010 © TATLIN Publishers, 2010

On the cover: Kremlin Palace of Congresses, Moscow, 1961

SOVIET MODERNISM 1955–1985 AN ANTHOLOGY – FELIX NOVIKOV A VIEW FROM THE XXI CENTURY – VLADIMIR BELOGOLOVSKY

Советский модернизм зародился во время короткой «оттепели», инициированной Хрущевым, и привел к возрождению идей конструктивизма, заморожен- ных Сталиным. Как подчеркивает Владимир Белоголовский, этот стиль, несмотря на свою связь с увлечениями Запада, в массовом строительстве отражает социальные цели советского государства. Выразительный в своей простоте, он также значителен в проявлении масштабности и абстрактности. Феликс Нови- ков рассказывает о мотивах и условиях этого запутанного периода истории, но нашлись архитекторы, которые, несмотря на жесткие партийные установки, проявили истинную свободу, создавая собственные оригинальные произведения. Такие свидетельства очень редки и их нам не хватает.

ЧАРЛЬЗ ДЖЕНКС, доктор архитектуры, ландшафтный дизайнер, архитектурный критик

Лебединая песня Советского Союза оказалась архитектурной. В течение четырех десятилетий после отказа от социалистического реализма в советском гра- достроительном ландшафте доминировали дерзкие здания, в которых отразились идеи Ле Корбюзье, Оскара Нимейера, Эро Сааринена и других западных мастеров. Они смело интерпретировали такие типы зданий, как аэропорты, цирки, стадионы и музеи. Феликс Новиков – один из наиболее ярких профессио- налов – автор замечательных зданий и острых критических публикаций. Вместе с Владимиром Белоголовским он собрал провокационный альбом, посвя- щенный игнорируемой странице истории – монументальному модернизму, удивительные формы которого возвращены из забвения.

ЖАН-ЛУИ КОЭН, доктор архитектуры, профессор истории архитектуры в Институте искусствоведения при Нью-Йоркском университете

Архитектура завершающих советских десятилетий померкла и как бы провалилась в нашем сознании – было, не было, да и к чему оно вообще? Первая анто- логия сооружений периода выправляет перекосы. Браво! Профессионально и с любовью предъявлены поэтика, образность, в которых отказывали времени в целом. А ведь были и таланты, и мастерство, свой романтизм и суровая нежность...

АЛЕКСАНДР РЯБУШИН, доктор архитектуры, профессор, исследователь архитектуры, действительный член академий РААСН и МААМ

Soviet modernism takes off in the brief “thaw” ushered in by Khrushchev and takes up some of the threads of constructivism that had been cut off by Stalin. As Vladimir Belogolovsky points out, it is a style that, relating to trends in the West, is, however, more socially collective. Emphatic in expressive simplicity, it is also large in scale and imperial in its abstraction. Felix Novikov gives voice to the motives and confusions of this period when a few architects broke free of the new party line to build more authentic works. Such testimonies are rare and welcome.

CHARLES JENCKS, PhD, landscape designer, writer on architecture

The swansong of the Soviet Union has been an architectural one. During the four decades that have followed the rejection of Socialist realism, audacious buildings have shaped the Soviet urban landscape, echoing the work of Le Corbusier, Oscar Niemeyer, Eero Saarinen, and other Western models, and also proposing bold interpretations of programs such as airports, circuses, stadiums, and museums. Felix Novikov is one of the most outspoken professionals of this time, author of remarkable buildings and sharp critical writings. Collaborating with Vladimir Belogolovsky, he has now created a provocative volume on an overlooked chapter of monumental modernism, in which stunning works are rescued from oblivion.

JEAN-LOUIS COHEN, PhD, professor in the history of architecture at New York University’s Institute of Fine Arts

Architecture of the closing Soviet decades is perceived as bleak and seems to be disappearing from our consciousness – was it there, was it not, and why bother? The very first anthology of built works of the period straightens out these distortions. Bravo! Professionally and with love it presents qualities such as poetry and imagery, which that epoch was generally denied of. Yet, there were talents, and craftsmanship, personal romanticism, and keen tenderness…

ALEXANDER RYABUSHIN, PhD, professor, theoretician, full member of the architecture academies IAAM and RAACS

КАНУН. Шел 1953 год. Ничто не предвещало перемен. Казалось, что совет- ская архитектура, встав в тридцатые годы на путь освоения классического наследия, раз и навсегда определила свою творческую направленность. Она сформировалась еще в довоенные времена, четко проявилась в новой застройке Москвы и других городов страны и нашла свое высшее выраже- ние в проекте Дворца Советов, каркас которого к лету 1941 года поднялся на полсотни метров. Однако вскоре после победы в Отечественной войне Сталин отказался от этого проекта. Судя по всему, одев себя в мундир победоносного Генералиссимуса, он уже не считал нужным воздвигать в небе своей столицы стометровый ленинский монумент. Но успешное за- вершение войны должно было найти отражение в архитектурных формах. Оно дало мощный импульс дальнейшего развития классического направ- ления, выразившегося в торжественных ритмах многих сооружений. Семь нарядных московских небоскребов, названных высотными зданиями, с тем, чтобы, тем самым, отличить их от американских образцов, украсили советскую столицу. Жилые дома, вставшие на улице Горького – главной городской магистрали; ансамбль Выставки достижений народного хозяй- ства, арочные шлюзы Волго-Донского канала, так же, как и восставшие из руин центры Минска, Киева, Севастополя и других городов, пострадавших в военные годы, – все демонстрировало единство творческих устремлений советских архитекторов, их приверженность стилю, называемому «социа- листическим реализмом». «Национальные по форме и социалистические по содержанию» – такими качествами должны были обладать произ- ведения советской архитектуры. Они создавались мастерами, искренне исповедовавшими свои творческие позиции, с некоторыми нюансами отвечавшими заданной идеологической установке. Социалистическими советские постройки были по определению, ибо служили обществу, называвшему себя таковым, а национальная форма придавалась им согласно месту нахождения, посредством привлечения соответствующего национального декора, заимствованного в богатом русском архитектурном наследии, в истории зодчества союзных республик. Надо сказать, что де- лалось это нередко с подлинным талантом и творческой фантазией. Среди советских архитекторов было немало весьма одаренных людей, произ- ведения которых и сегодня украшают города России и новых независимых стран. В их числе есть и такие, которые теперь по достоинству отнесены к числу памятников архитектуры.

THE BEGINNING. It was 1953. Nothing seemed to foreshadow any changes for the architects of the Soviet Union. It seemed that, by Stalin’s choice of adapt- ing the classical heritage, the creative direction of Soviet architecture had, once and for all, been defined. Socialist realism, as the style we practiced was called, was formed in the pre-war years and clearly developed in new construction in Moscow and other cities across the country. It found its high- est expression in the Palace of Soviets, the framework for which had reached fifty meters (one-hundred-fifty feet) by the summer of 1941. However, shortly after the war, Stalin gave up on completing the colossal edifice. Most likely, by assuming the role of Generalissimus, he no longer thought it necessary to erect the enormous tower on the skyline of his capital, topped by a one- hundred-meter (three-hundred-thirty-foot) Lenin statue. 2 Nevertheless, the successful ending of the war necessitated reflection in ap- propriate architectural forms. Victory provided a new, powerful impulse for the further development of classicism, expressed in the festive rhythms of many new projects. Seven solemnly dressed skyscrapers, called “tall buildings” to distinguish them from American prototypes, adorned the So- viet capital. Other projects included residential complexes on Gorky Street (now “Tverskaya” Street), the main thoroughfare of Moscow; the All-Union Exhibition of People’s Economic Achievements; and the arched locks of the Volga-Don Shipping Canal, as well as raising from ruins the urban centers of Minsk, Kiev, Sevastopol, and other cities heavily damaged during the war. All of these undertakings demonstrated the unity of the creative aspirations of the Soviet architects – the practitioners of socialist realism. National by form and socialist by substance – these were the qualities that were supposed to characterize the works of Soviet architecture. They were created within the prescribed design framework by masters who preached their creative beliefs through the implementation of various ideological nuances. These works were socialist by definition, as they served a society that referred to itself as such. Their forms were also national based on their particular location, achieved through the application of appropriate native decor bor- rowed from rich Russian, Uzbek, Georgian, and other heritages. To be fair, this interpretation was often done with great originality and creative fantasy. Among the Soviet architects, there were many talented professionals whose works still adorn cities in Russia as well as other republics. And, among their works, there are those that are rightfully defined as architectural landmarks.

Наверно, мы все-таки что-то сумели, Наверно, мы все-таки что-то сказали. Роберт Рождественский

Probably, we still accomplished something. Probably, we still said something. Robert Rozhdestvensky 1

КАК ЭТО БЫЛО СВИДЕТЕЛЬСТВО СОВЕТСКОГО АРХИТЕКТОРА Феликс Новиков

THE WAY IT WAS THE TESTIMONY OF A SOVIET ARCHITECT Felix Novikov

5

Случившаяся 5-го марта смерть Сталина потрясла страну. Советские ар- хитекторы откликнулись на это событие, представив на конкурс тысячу проектов Пантеона, в котором должно было навечно упокоиться тело великого вождя. Но только ни один проект не был отмечен сколько- нибудь значимой премией. Что это могло значить – никто тогда так и не понял. Формы сталинской архитектуры по-прежнему господство- вали в проектах любого назначения. По моему убеждению, которое я исповедую и сегодня, самым ярким мастером послевоенного десяти- летия был Леонид Поляков. Блестящий стилист, знаток российского архитектурного наследия, он представил свое видение «освоения клас- сики» в формах высотной московской гостиницы «Ленинградская», в монументальных образах сооружений стокилометровой трассы канала Волга-Дон, который я видел, проплыв ее в первую навигацию, в архи- тектуре двух станций метро – «Арбатской» в Москве и «Пушкинской» в Ленинграде. И я сам, окончив Московский архитектурный институт в 1950 году, отдал дань «социалистическому реализму», построив вместе с моими однокурсниками, полученную нами в итоге конкурса станцию метро «Краснопресненская», в полной мере отвечавшую меркам сталинской архитектуры. Мало того, поскольку станция расположилась в районе связанном с революцией 1905 года, в торце центрального зала было поставлено парное изваяние Ленина и Сталина, притом, что оба к данному историческому событию никакого отношения не имели. Движение на этом участке московского метро началось в марте 1954 года. А спустя всего лишь девять месяцев – в декабре того же года – нежданно свершился крах сталинской классики, решительный разгром творческих устоев архитектуры Страны Советов. ПОВОРОТ. 7-го декабря 1954 года в Кремле, на Всесоюзном совещании строителей выступил инициатор этого мероприятия – глава Комму- нистической партии Советского Союза Никита Сергеевич Хрущев и произнес речь, решившую дальнейшую судьбу советской архитектуры. Здесь надо сказать, что оратор и прежде проявлял живой интерес к проблемам созидательной деятельности. В период 1935–38 гг. он, возглавляя столичную партийную организацию, интересовался вопро- сами строительства, всячески содействовал его индустриализации, и московское метро строилось при его активном участии. Словом, дело

Stalin’s death on March 5, 1953, shook the country. The Soviet architects responded to it by submitting over one thousand entries for a competition to design a pantheon intended to house the great leader’s body for eternity. But not a single project received the expected significant award. In that moment, the architects could not rationalize such neglect, as Stalinist forms continued to dominate in all building types. In my opinion, which I maintain to this day, the brightest master of this period was Leonid Polyakov. A brilliant stylist and true connoisseur of Rus- sian architectural heritage, he presented his vision of classical adapta- tion in the form of the Moscow high-rise hotel, “Leningradskaya;” in the monumental edifices of the one-hundred-kilometer (sixty-mile) Volga-Don Shipping Canal, which I saw on its initial navigation; and in the architecture of two metro stations: Moscow’s “Arbatskaya” and Leningrad’s (now St. Petersburg) “Pushkinskaya.” Following my graduation from the Architectural Institute (MArkhI) in 1950, I myself paid respects to socialist realism by designing and building with my colleagues our competition-winning design for Moscow’s “Krasnopresnen- skaya” metro station, a prime example of Stalinist architecture. More so, because the station was located in the neighborhood where 1905 Revolution activity took place, a sculptural composition of Lenin and Stalin was placed at the end of the main platform despite the fact that neither had any relation to these historical events. But, in December 1954, just nine months after the March opening of our metro station, the unexpected demise of Stalin- ist classicism occurred. This would deliver a decisive defeat of the creative foundation of the architecture of the Soviet state. THE TURN. On December 7, 1954, at the opening of the All-Union Builders Conference in the Kremlin, the head of the Communist Party of the Soviet Union made a proclamation. Nikita Sergeevich Khrushchev denounced socialist realism, delivering the speech that would redefine Soviet architec- ture for the next three decades. It should be noted that, in the past, the orator had shown a lively interest in the problems of the construction industry. From 1935 to 1938, Khrushchev led Moscow’s party committee and expressed interest in building and industrialization. The capital’s metro system was realized with his very active participation. However, he regarded architects with unmasked suspicion, adopting the philosophy behind Napoleon’s well-

6

I

I – Плакат «Слава великому Сталину – зодчему коммунизма!» . Poster “Glory to Great Stalin, the Builder of Communism” II – Всесоюзная Выставка достижений народного хозяйства, Москва, 1954 . All-Union Exhibition of People’s Economic Achievements, Moscow, 1954

II

7

III

V

III – Проект Дворца Советов в Москве, 1937. Архитекторы – Б. Иофан, В. Гельфрейх, В. Щуко, скульптор – С. Меркуров . Palace of Soviets, Moscow, 1937 (project). Architects – B. Iofan, V. Gelfreikh, V. Schuko. Sculptor – S. Merkurov

IV – Станция метро «Краснопресненская», Москва, 1954. Архитекторы – В. Егерев,

М. Константинов, (Ф. Новиков), И.А. Покровский . Metro station

“Krasnopresnenskaya,” Moscow, 1954. Architects – V. Egerev, M. Konstantinov, F. Novikov, I. Pokrovsky V – Шлюз Волго-Донского канала, Россия, 1952. Архитектор – Л. Поляков и другие . Arched locks of the Volga-Don Shipping Canal, Russia, 1952. Architects – L. Polyakov and others

IV

это было ему не чуждо. Но должно быть он слышал известное утверж- дение Наполеона: «Женщины и архитекторы способны разорить любое государство». И потому, не знаю, как к женщинам, но к архитекторам Хрущев относился с нескрываемым недоверием. И оно явно прозвуча- ло в его, как всегда, пространной речи. Содержание ее явилось для архитекторов полным сюрпризом. Никто ни- чего подобного не ожидал. То был «гром среди ясного неба». Хрущев не стеснялся в выражениях. Мало того, что он назвал все наши деяния «излишествами». Весь наш творческий цех он пригвоздил к позорному столбу, подверг его «гражданской казни», обвинив архитекторов в расточительстве народных денег во имя своих тщеславных интересов, в целях создания «памятников себе». Он не без издевки поминал имена уважаемых мастеров – не иначе, как с прилагательным «дорогой», подразумевая цену их построек. Это был разгром. Застигнутые вра- сплох архитекторы растерялись. Как же так? Разве вся наша предыду- щая деятельность не опиралась на партийную поддержку? И разве не награждали нас за эти постройки? Спустя еще пятнадцать месяцев Хрущев преподнесет ХХ съезду, всей партии и миру еще больший сюрприз, выступив с докладом о культе линости Сталина. Но это будет потом. А пока Сталин – вдохновитель «освоения наследия», отлучивший советскую архитектуру от современ- ного движения двадцатых годов, лично поощряющий классическую архитектуру премиями своего собственного имени, оставался в зените славы и почитания – все бремя вины было возложено на архитекторов. Конечно, главное в тексте той речи было в ее социальной сущности – советская власть впервые обратилась к интересам людей, впервые по- ставила перед собой задачу решить острейшую для страны жилищную проблему. Тому и должны были служить всемерная индустриализация, тотальное типовое проектирование, решительная экономия во всех возможных аспектах строительства и проектного дела. Но только зачем было возлагать вину за жилищную нужду на архитекторов? Что же касается эстетических проблем профессии, то задача была поставлена следующим образом: «архитектура должна иметь привлекательный внешний вид». Но что это такое? Понимай, как знаешь! Как бы то ни было, началась борьба с «излишествами», началась архи- тектурная перестройка. Хрущев сам, именно этим словом, определил

known expression: “Women and architects are able to drive to bankruptcy any country.” (I am unsure, though, about his actual thoughts on women.) This conviction was clearly revealed in his, as usual, vague speech that day. The substance of Khrushchev’s message came as a total surprise to the Soviet architects – thunder in the midst of clear sky. Khrushchev was not ashamed of his choice of words. He described all our creations as “over-indulgent” and full of superfluities. He humiliated the entire creative guild and subjected the architects to “civil execution,” accusing us of being excessive and waste- ful in the name of our egoistic interests of creating “monuments to our- selves.” He mocked the names of the profession’s respected masters, using the ironic adjective “dear” (meaning “expensive”) to underscore the price of their creations. These words delivered a spectacular blow, leaving the ar- chitects surprised and perplexed. What were we supposed to do? Wasn’t all of our previous creative practice based on the party’s agenda and developed with its full support? And weren’t we generously rewarded for this service? Fifteen months later, on February 25, 1956, at the Twentieth Congress of the Communist Party of the USSR, Khrushchev would present an even bigger surprise to the country and the world when he denounced the entire personality cult of Stalin. But for now, Stalin – the true inspirer of the mas- tering of traditional heritage who derailed Soviet architecture from the course of the contemporary movement of the 1920s and who personally promoted classical architecture by awarding prizes in the honor of his own name – re- mained at the zenith of power and admiration, so all the fault was attributed to the architects themselves. Sure, the main focus of Khrushchev’s speech was devoted to social content – for the first time, the Soviet government addressed the interests of real people. For the first time, it charged itself with resolving the most acute national problem – the housing shortage. It was the main reason for broad-based industrialization on all fronts – the begin- ning of a standardized approach to design on a massive, unprecedented scale that would deliver decisive economy in all possible aspects of construction and design. But why was there a need to blame the architects for the housing shortage? As far as the professional problem of aesthetics, the following goal was set: “Architecture should have an appealing appearance.” But what did this mean? Understand as you wish! Regardless of any specific interpretation, the war with “over-indulgence” and “excess” had begun. It was the start of the architectural “perestroika,”

9

задачу архитекторов. Однако даже высокопоставленные представители нашей профессии окончательно утратили доверие в его глазах. Столь важное дело было поручено строителям. Возможно, Хрущев полагал, что таким образом он укрепляет «диктатуру пролетариата». В архитектурные мастерские пришли полномочные комиссии. Истово снижалась стоимость строительства. Каждый проект подвергался экзекуции – уменьшались выносы карнизов, круглые колонны заменялись пилястрами, гранит штукатуркой, с капителей слетали акантовые листы. Словом, как говорит пословица, «тех же щей, да пожиже влей». Все это тут же просчитыва- лось и в протоколе заседания комиссии фиксировалась сумма экономии. Честно скажу – мы воспринимали это дело безо всякого энтузиазма. Больше того, с противодействием. Понятно, что столь механический подход к делу профессиональной критики не выдерживал. Архитекторы как могли со- противлялись. Убеждения, сложившиеся в предыдущие годы, в одночасье не изменишь. Мне тогда было всего двадцать семь. Молодому человеку, казалось бы, проще воспринять новые тенденции. Но ведь меня учили должным образом целых шесть лет, и еще пять я не без успеха выступал на «классическом» поприще. Понятно, что сами мы ничего другого предложить были еще не готовы. А потому смотрели на эту процедуру, что называется, «с фигой в кармане». И если все детали карниза уже были изготовлены и по сей причине он не подлежал отмене, данное обстоя- тельство доставляло некоторое удовлетворение. Однако надо было как-то определяться с будущим советской архитектуры. И тогда ведущие деятели архитектурного фронта отправились в зарубежные вояжи. Главный архитектор Москвы Александр Власов – в США, 1-й се- кретарь Союза архитекторов СССР Павел Абросимов – в Италию и назна- ченный в отсутствие Власова на его место Иосиф Ловейко – во Францию. А, возвратившись из путешествия, каждый поделился впечатлениями с коллегами, всякий раз до отказа заполнявшими зал Центрального дома архитектора. Но почему, прежде всего, возник интерес к зарубежному опыту? Можно ведь было посмотреть на то, что содержалось в собствен- ном наследии, в авангардных проектах 20-х годов. Но, во-первых, за про- шедшее с тех пор время отношение к тому наследию заметно поостыло. Уважаемый профессор с иронией рассказывал студентам о знаменитом теперь доме Мельникова. Больше того, в начале 50-х делалось немало проектов, призванных к тому, чтобы придать «новое лицо» постройкам

as Khrushchev defined the process. But even the most respected, high- ranking representatives of our profession completely lost clout in his eyes. Such an important task was now assigned to the builders. Possibly Khrush- chev thought that he was cementing the dictatorship of the proletariat with such a measure. Subsequently, architectural studios began to be frequented by special committees, and the cost of construction was drastically lowered. Each project was subject to aesthetic execution – cornice overhangs were re- duced, rounded columns were replaced by square pillars, granite substituted for stucco, and capitals lost their acanthus leaves. In other words, as a saying goes: “The same old broth for dinner, only made a bit thinner.” All of this was immediately accounted for in terms of money saved, then documented. We received these changes without any enthusiasm – rather, with opposition. Because such an approach to the design process was purely mechanistic, we initially tried to resist. Our convictions, developed over so many years, were not easy to break in an instant. I was just twenty-seven at the time. It seems that it would have been easy for a young person to adapt to new tenden- cies, but I had studied classicism for six years, then practiced it – and not without success – for another five. Like my fellow architects, I was unable to offer any alternative stylistic option myself. That’s why we observed the whole process with a lot of skepticism. If, for instance, details such as ornate cornices were already manufactured and therefore could not be simplified, such circumstances would give us a certain pleasure. Yet, it was necessary to definitively identify the future of Soviet architecture. So, leading architectural professionals began to go on exploratory visits abroad. The chief architect of Moscow, Alexander Vlasov, went to the United States; the first secretary of the Union of the Architects of the USSR, Pavel Abrosi- mov, traveled to Italy; and Joseph Loveiko, who would soon replace Vlasov, journeyed to France. When they returned, they shared their impressions with their colleagues, who filled their lectures at the Central House of Architect to capacity. Why was there such an interest in their foreign experiences? Because our architectural past did not provide a way forward. First, there was our heritage of the avant-garde projects of the 1920s, which lost credibility with the passing years. One respected professor spoke only with sarcasm about the house-studio of Konstantin Melnikov, which is a revered building today. In fact, in the early 1950s, quite a few projects were initiated with the intention of defacing buildings by the constructivists. Igor Pokrovsky and I,

10

конструктивистов. И я сам в содружестве с Игорем Покровским занимал- ся «обновлением» клуба завода «Серп и молот» и, быть может, обстроил бы его колоннами и башней, если бы Хрущев вовремя не «схватил нас за руку». Наследие 20-х годов было развенчано сталинской идеологией. К тому же, это был опыт четьвертьвековой давности, опиравшийся на кустарные методы строительного производства. Чтобы определить новые пути развития советской архитектуры, мало было отречься от классических идеалов, повернуться лицом к современному движению, которое демонстрировали западные коллеги, отрешиться от догматических убеждений, исповедуемых не одно десятилетие. Ведь всего лишь шестью годами раньше по случаю партийного постановления об опере композитора Мурадели «Великая дружба», обвиненного в формализме, создатели «застывшей музыки» в дискуссии об архитектуре произносили такие речи: - Современный капитализм не создал в архитектуре почти никаких ценностей, которые могли бы стоять рядом с достижениями других исторических формаций. Капитализму архитектура оказалась не по плечу. (М. Барщ). - Наша советская архитектура шагнула далеко вперед против мировой архитектуры, которая до сих пор пребывает на позициях конструктивизма. (И. Соболев). - Конструктивизм привел к отрицанию искусства и подмене его техникой. Для архитектурного формализма характерна какофония форм, бессмыс- ленное нагромождение геометрических объемов. После постановления Правительства о проектировании Дворца Советов был нанесен удар этим кривляниям и конструктивизму. (А. Мордвинов). А чуть позже в интервью корреспонденту «Литературной газеты» патри- арх советской архитектуры 82-летний Иван Жолтовский, высочайше отмеченный Сталинской премией за жилой дом в Москве, несущий в своем облике узнаваемые черты излюбленного мастером итальянского ренессанса, на вопрос, как он относится к архитектуре Западной Европы и Америки, без колебаний ответил: «Нам нечему у них учиться. Это мне совершенно ясно». Но теперь западный опыт был необходим советским архитекторам. Именно там, на Западе, можно было ознакомиться с новыми технологиями, с новыми материалами, новыми методами строительства – без этой базы обновление было решительно невозможно. Однако глазами архитек-

for example, were involved in “renovating” a club at the Sickle and Hammer factory using this approach. Who knows? We most likely would have dressed the factory up with columns and a decorated tower if Khrushchev hadn’t “saved” us from such a fate. But style was not the only concern in the renova- tion. These projects were also more than a quarter of a century old and were based on primitive methods of construction. It was very hard to renounce the classical ideals in the process of defining and developing the new Soviet architecture – to give up dogmatic beliefs that were preached to us for dozens of years in order to turn face-to-face with the contemporary movement demonstrated by our colleagues in the West. In fact, just prior to making this required change, our leading archi- tects were quoted as saying: “Contemporary capitalism did not produce in architecture almost any values which could be placed next to the achievements of other historical forma- tions. Capitalism did not make any progress in architecture.” – M. Barsch “Our Soviet architecture stepped far ahead of world architecture, which still follows constructivist positions.” – I. Sobolev “Constructivism resulted in the denouncement of art, which was substituted by technology. Architectural formalism is characterized by a cacophony of forms and a pointless conglomeration of geometric volumes. The government reso- lution to design the Palace of Soviets delivered a huge blow to the caricature architecture of constructivism.” – A. Mordvinov And, when asked his opinion about the architecture of Western Europe and America during an interview with Literature Newspaper , eighty-two-year-old Ivan Zholtovsky, the patriarch of Soviet architecture and Stalin Prize laureate for his residential building rich with the master’s favorite Italian renaissance features, responded: “We have nothing to learn from them. I am very clear about that.” But now, the Western experience was absolutely necessary to the Soviet architects. Only in the West could we be introduced to new technologies, materials, and methods of construction. Without this basic knowledge, the transformation process was impossible. And it was not possible to gain such knowledge solely through the eyes of our architectural chiefs – ev- erything had to be seen and felt firsthand. Yet, our country was still closed. And it could be opened only by one person – Khrushchev. That is exactly what he did on November 4th, 1955, almost a year after his Kremlin speech,

11

турных начальников такой опыт не обретешь. Все это надо было увидеть собственноочно. Но страна была закрыта. И открыть ее мог только один человек – все тот же Н.С. Хрущев. Он и сделал это, подписав, спустя почти год после кремлевской речи, 4-го ноября 1955 года, партийно- правительственное постановление «Об устранении излишеств в проекти- ровании и строительстве». ОРИЕНТИРЫ И УСЛОВИЯ. Они у меня перед глазами – пожелтевшие страницы того самого постановления 55-летней давности, подписанного не только Хрущевым, но еще и главой правительства Н.А. Булганиным. Начинается оно, как положено, с перечисления успехов, которые были бы большими, но «...Ничем не оправданные башенные надстройки, многочисленные декоративные колоннады и портики и другие архи- тектурные излишества, заимствованные из прошлого, стали массовым явлением при строительстве жилых и общественных зданий». А дальше следуют примеры – адреса критикуемых объектов и поименно названные авторы – от Москвы и до окраин – «всем сестрам по серьгам». Сделано это с выкладками конкретных цифр – завышенных площадей и кубатуры, излишних затрат на строительство. И, как издавна у нас водится, хлеще всех наказаны были самые яркие, самые талантливые. Как известно, за авангардизм Константин Мельников и Иван Леонидов поплатились отлучением от творчества. Также и теперь за противоположные предпо- чтения той же ценой заплатили Леонид Поляков и Алексей Душкин. У первого, к тому же, отняли Сталинскую премию, полученную прежде за проект упомянутой выше гостиницы. Критическая часть директивного документа завершалась следующей принципиальной установкой, которая отнюдь не была лишена здравого смысла: «Советской архитектуре должна быть свойственна простота, строгость форм и экономичность решений. Привлекательный вид зданий и сооружений должен создаваться не путем применения надуманных, дорогостоящих декоративных украшений, а за счет органической связи архитектурных форм с назначением зданий и сооружений, хороших про- порций, а также правильного использования материалов, конструкций и деталей и высокого качества работ». Конечно, этой цитате свойствен типично советский административный дух, но я не исключаю, что под смыслом этой установки мог бы охотно подписаться и сам Корбюзье.

by signing the party-government resolution: “About eliminating superfluities in design and construction.”

REFERENCES AND CONDITIONS. They are in front of my eyes – the yellowed pages of the fifty-five-year-old party-government resolution that opened the country, signed not only by Khrushchev, but also by the head of the gov- ernment, N.A. Bulganin. It starts as it is supposed to, by listing all the archi- tectural achievements to date – and there were many – but, the party leader pointed out: “There are unjustified tower extensions, numerous decorative colonnades and porticos, and other architectural excesses borrowed from the past. They have become the norm on a massive scale in the construction of residential and public buildings.” This statement is followed by examples, including addresses of the projects in question and their authors’ names. From Moscow to towns across the entire country, everyone got nailed. And there are specific numbers cited reflecting exaggerated square foot- age and cubic volume, as well as extra construction spending. As always, the architects who were the most talented and original were chastised more than others. Melnikov and Ivan Leonidov paid dearly for their avant-garde projects of the 1930s. They were banned from the creative process altogether. Now, architects were punished for practicing classicism. Aleksey Dushkin and Polyakov were among the most severely castigated architects. The latter was even stripped of the coveted Stalin Prize, received for his aforementioned Hotel “Leningradskaya.” The critical part of the document ends with this statement, which is not lacking in common sense: “The Soviet architecture must feature simplicity, coher- ence of forms, and economy of solutions. Appealing character of buildings and edifices must be created not by dreamed up, expensive decorative ornamentation, but be based on the organic connection between architectural forms and the buildings’ functions; good proportions; sensible choice of materials, structure, and details; and high quality of craftsmanship.” Sure, this quote is characteristic of typical Soviet administrative language, but I can imagine that even the great Corbusier himself would sign such a directive in principle. I should also point out that the leaders of the Union of Architects, whom I quoted previously and who criticized formalism in architecture, were also castigated. Under a listing of their names on the document, the directive continues: “… did not understand the necessity of elimination of superflui-

12

VI – Н.С. Хрущев на трибуне . N.S. Khrushchev: “Toward industrialization!”

13

VII

IX

VII – Жилой дом, Москва, 1949. Архитектор – А. Жуков . Residential building, Moscow, 1949. Architect – A. Zhukov VIII – Жилой дом в Баку, Азербайджан, 1951. Архитектор – М. Усейнов . Residential building, Baku, Azerbaidzhan, 1951. Architect – M. Useinov IX – Железнодорожный вокзал в Сочи, 1951. Архитектор – А. Душкин . Railway station, Sochi, 1951. Architect – A. Dushkin X – Гостиница «Ленинградская», Москва, 1954. Архитектор – Л. Поляков, А. Борецкий  . Hotel “Leningradskaya,” Moscow, 1954. Architects – L. Polyakov, A. Borezky

VIII

14

X

Замечу и то, что досталось и руководителям Союза архитекторов, прово- дившим упомянутую дискуссию о формализме. Вслед за указанием их фамилий сказано: «…не поняли необходимости устранения излишеств в строительстве и под флагом борьбы с конструктивизмом содействовали распространению излишеств. Но главное не это. Оно в постановляющей части этого – без иронии – исторического документа. В первом ее пункте вслед за словом «Обязать» и перечислением всех ответ- ственных за его выполнение организаций сказано: «...смелее осваивать передовые достижения отечественного и зарубежного строительства» Это и послужило началу подлинной архитектурной «перестройки». Мы сначала увидели современную архитектуру за рубежом, а вслед за тем открылись глаза на свое авангардное наследие. Я впервые увидел «заграницу» в октябре 57 года, посетив Италию вместе с коллегами из мастерской-школы Жолтовского, лично проложившего маршрут той по- ездки. Каким же ярким было впечатление, в котором смешались восторг встречи с древностью и шок, знакомства с новой архитектурой! Можно сказать, что мы с равной жадностью смотрели на прошлое и настоящее зодчества этой страны. С той только разницей, что первое в большей мере давало пищу душе, а второе уму. Знакомство с современной зарубежной архитектурой послужило нам «палочкой-выручалочкой». Западные мастера возвратили нам эстафету, принятую ими четверть века назад у нашего архитектурного авангарда. И тогда собственные 20-е годы предстали пред нами в должном свете. И то, и другое стало импульсом к появлению у нас нового движения, которое я называю советским модер- низмом (1955–1985 гг.). Пусть оно явилось с заметным опозданием, было в чем-то вторичным, подчас наивным, но, тем не менее, своим собствен- ным. Больше того, представленная ниже коллекция образов советского модернизма свидетельствует о том, что в стране были талантливые ма- стера, строившие сооружения, обладавшие оригинальной композицией, своим неповторимым характером. Это и есть советский вклад в мировую коллекцию современной архитектуры. У каждой страны он свой. У кого-то более значимый, у кого-то менее, у кого-то мирового масштаба, у кого-то национального, но в любом случае он – составляющая общечеловеческой культуры ХХ века. Надо ценить то, что имеем. Все было бы хорошо, но только в постановлении, о котором идет речь, были и другие параграфы, поставившие советских архитекторов в крайне труд-

ties in construction and under the name of battling constructivism (italics mine), promoted dissemination of excess.” One point calls for particular attention. It is in the directive part of this historic doc- ument. Its first item, right after the words “to oblige” and the list of all of the organizations responsible for the mandate’s implementation, states: “… more boldly to master advanced achievements of the national and international construction industries (italics mine).” This is what sparked the beginning of true architectural perestroika. Only after we saw contemporary architecture in the West did our eyes began to notice our own avant-garde heritage. The first time I went abroad was in October 1957, visiting Italy along with colleagues and students of Zholtovsky, who determined the itinerary of our trip. What a magnificent impression it provided! There was such a contrast – the ecstasy of meeting the renowned buildings of antiquity and the real shock of encountering new architecture. It could be said that we looked at both with equally hungry eyes. The only difference was that the former, for the most part, inspired our souls, and the latter, our brains. The encounters with contemporary foreign architecture caused a certain en- lightenment. Western masters would now return to us the relay race that they assumed a quarter of a century earlier from our avant-garde. Only as a result of this did our 1920s architectural history appear to us in the right light. Both impressions created impulses that led to a new movement in our country that I call Soviet modernism (1955–1985). It came with noticeable delay and was in some ways derivative and secondary, often naive, but it was, nonetheless, our own. The collection of images I present in this volume serves as evidence that there were talented Soviet modernist masters who, despite severe limitations, built edifices featuring original compositions reflecting their own unique characters. This is what constitutes the Soviet contribution to the in- ternational assemblage of contemporary architecture. Each country has its own contribution of varying scales. Some movements achieve international recognition, others only national, but, in any case, Soviet architecture should be considered a part of twentieth-century world culture – a movement of value in a very unique way. The achievements of Soviet modernism are remarkable in light of the fact that the instructive paragraphs in the Khrushchev document I am discussing forced the architects to assume a very difficult position. Authorities at all levels and the architectural bureaucrats were acting with no flexibility toward

15

ное положение. Многое, казавшееся поначалу разумным, вскоре обер- нулось противоположной крайностью, никак не способствующей успеху дела. Власти разных уровней и архитектурные чиновники, действующие по принципу «заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет», довели типизацию до того, что даже крупные общественные здания, строящиеся однажды в десятилетие, и те строились по типовым проектам. И в том числе московские рестораны на 400 мест. О жилище и говорить нечего. Мало того – любое изменение такого проекта каралось административным взысканием. К тому же, в первые годы перестройки по всей стране была принята единая этажность жилых зданий – пять и никак не больше. А когда на своем III съезде архитек- торы выступили за расширение градостроительной палитры, за раз- нообразие типов домов, их объема и этажности, высокопоставленный партийный чиновник, курирующий архитектурно-строительную сферу, отверг все претензии, сказав в назидание следующее: «Обходятся же писатели всего тридцатью двумя буквами. И этого хватило Толстому для «Войны и мира»! А у композиторов – у тех и вовсе семь нот! А пишут что? Симфонии!». Контроль за архитектором ужесточился настолько, что специальные комиссии занимались согласованием применения дорогих отделочных материалов – естественного камня, дерева твердых пород и тому подобного. Все это было в дефиците. Ограничивалось также применение металла, алюминия и т.д. Не меньший контроль был и за соблюдением всяческих нормативов – за числом квадратных и кубиче- ских метров в зданиях. Может быть, именно по этой причине появились отдельно стоящие формы, призванные служить эстетическому образу постройки, ибо они не нормировались никакими установлениями. Надо сказать и то, что в представлении многих властных персон, хрущеская директива послужила отлучению архитектуры от сферы искусств. В понимании чиновника искусство и «излишества» стали синонимами. Раз им приказано покончить с «излишествами», стало быть, надо кончать и с искусством. И только, опираясь на идеологическое содержание, (это было убедительным аргументом), архитектор мог привлечь к работе художника и скульптора, которые способствовали художественному обогащению объекта. Впрочем, только в тех случаях, когда появление такого произведения было композиционно подготовлено. В других оно

the architects’ work. As the Russian saying goes: “Ask a fool to pray, and he will break his forehead.” This rigidity led construction to the point that even one-of-kind public buildings, such as a rare four-hundred-seat Moscow restaurant, were to be standardized, not custom-designed. Residential construction was made even more stringent – any deviation from an approved, standard design was to be punished by administrative penalties. In the first years of this purported perestroika, for example, a common number of floors was approved for all residential buildings: five, and not a single floor more. When, at their third congress, the architects tried to enrich their archi- tectural palette in regard to diversification of this building type, including the number of permitted floors, one high-ranking party bureaucrat who oversaw the architectural and construction industries condemned all of their ideas, offering his own exhortation: “Our writers use only thirty-two letters, and this was enough for Leo Tolstoy to write his War and Peace ! And composers – they have just seven notes! But what powerful compositions! Symphonies!” 3 Control of what was possible in architecture was so strict that special com- mittees were formed to evaluate requests for the use of expensive finishes such as natural stone, hardwoods, and so on. Restrictions were also put on the use of metal, aluminum, and the like. All of these were at a deficit. Maximum square feet and cubic volume were also controlled. Perhaps this was the reason architects preferred to design freestanding building forms, which together provided an aesthetic image of overall building composition unspecified by such norms and regulations. It must be emphasized that many powerful personalities immediately understood that Khrushchev’s directive was the call for extracting architecture from the realm of art. In the opinion of these Soviet bureaucrats, art and excess had now become synonymous. Ordering architects to end superfluity often literally meant the end of art. And only by relying on the argument of ideological substance – always a pow- erful persuader – could the architect invite an artist to his or her team who would contribute to the aesthetic enrichment of the project, but, even then, only in cases when the need for such work was required by the architectural composition. In the final assessment, however, the absence of architecture cannot be compensated for by the presence of art. One last change was cemented by Khrushchev’s directive – the new leading role of the builder or contractor in the entire process of design and construction.

16

все равно помочь не могло – заменить отсутствие архитектуры, таким образом, не удавалось. И, наконец, еще одно положение вещей закреплялось тем же директив- ным документом. Ведущее положение строителя во всем проектно- строительном процессе. Это получило свое выражение даже в названиях профессиональных журналов и названии Академии. Слова «архитектура» и «строительство» поменялись местами – строительство обосновалось впереди. А это значило многое. Проект до его утверждения в архитектур- ных органах должен быть согласован с подрядчиком. Ему давалось право требовать любые изменения, не принимать его к исполнению, добиваться замены любых конструкций, приема отделки, всего, что казалось ему трудным в исполнении, вообще чего угодно. И только, опираясь на авторитет заказчика, авторам удавалось отстоять свои решения, добиться реализации своей идеи. И мы не без оснований полагали, что и нашим уважаемым западным коллегам в подобных условиях трудно было бы добиться тех творческих высот, которые вызывали наше восхищение. Замечу, что и нынешние российские мастера, свысока посматривающие на наследие того времени, окажись они в подобных обстоятельствах, вряд ли бы достигли заметных успехов. Многие тогда говорили о жертвенной миссии профессии, оправдывающей свое непротивление трудностям социальным смыслом градостроительной политики, жаловались на то, что вынуждены «наступать на горло собственной песне». Но кто умел, тот и пел. Разумеется, то были песни своего времени. СТАНОВЛЕНИЕ. Все началось с конкурсов на типовые проекты по всему спектру жилых и общественных зданий – жилище, школы, больницы, са- натории, объекты торговли, кинотеатры – все стало предметом открытых состязаний. И премии победителям были назначены очень высокие – такие, каких прежде не бывало. А доставались они главным образом молодым людям, чьи имена прежде не были на слуху. Молодой архитек- тор Анатолий Полянский выиграл конкурс на проект здания советского павильона Всемирной выставки 1958 года в Брюсселе и построил это сооружение. Хрущев «похоронил» довоенный проект Дворца Советов, обьявив новый конкурс с новой программой и на новом месте. И хотя первая премия в нем не была присуждена, проект Александра Власова

This alteration not only became apparent in the entire academic environment, but also in the names of professional magazines – the words “architecture” and “construction” were switched, and “construction” took the lead. This was very significant. Before projects were approved by architectural bureaucrats, they were supposed to be sanctioned by the contractor. The contractor was given the right to demand any changes; to reject a project; and to alter any type of structure, finishes, or anything else that he or she considered too complex to achieve – in essence, to do anything at all. Only by relying on the authority of the client could the authors defend their solutions and realize their visions. We firmly believed that if our colleagues in the West had practiced under such unfair conditions, they would have been unlikely to achieve the creative heights that prompted our sincere admiration of their work at the time. And, if today’s young Russian architects, many of whom view the heritage of my generation with noticeable scorn, had to work under the controls that we did, their works would be no more likely to achieve great success. Many of my colleagues at the time complained about the sacrificial mission of our profession, justifying their own non-resistive positions by the social purpose of urban politics. They complained that they had no choice but to deny their own creativity. Yet, despite the odds, there were those who managed to create great projects during this time. FORMATION. The genesis of Soviet modernism can be traced to competitions for a broad variety of standardized residential and public building projects – apartments, schools, hospitals, sanatoriums, commercial centers, and cin- emas. All commissions were determined through these open architectural contests. And the monetary awards for the winners were much higher than in the years past. They were mostly given to the young, whose names were yet unknown, such as Anatoly Polyansky, who designed the realized Soviet Pavilion for the World Exposition 1958 in Brussels. Khrushchev buried forever the Palace of Soviets project by announcing a new competition for it with a new program at a new location. The winning project was designed by Vlasov but was later canceled when the decision was made to build the Palace of Congresses in the Kremlin. There was also a competition that determined the winning scheme of the Palace of Pioneers in Moscow, which was constructed, and for which I was one of the architects.

17