Архитектор Константин Бабыкин. Всё о нём

вал также систему пересекающихся под прямым углом и параллельных диагоналей. Эти действия завораживали. В них было нечто от магии. На наших глазах фасады приобретали стройность и гармонию всех частей. КТ пояснял: – Все эти вспомогательные линии нужны вам только на стадии обу- чения. Вообще-то, циркуль должен быть у вас в глазах. Он проверял правильность заточки карандашей. Карандаш – это главный инструмент любого архитектора. Он должен быть всегда в рабочем состоянии. При этом он со вкусом затягивался папиросой и, переходя к следующему столу, как бы невзначай, оставлял коробочку «Казбека» на столе курящего студента. В 1945 году «Модулор» Корбюзье облегчил эту работу. Но об этом мы узнаем лет через двадцать. Помню забавный случай. Гера Ярцев, бывший фронтовик, постоян- ный староста нашей группы, подметал пол в аудитории, когда зашел Бабыкин. – Хозяйственный мужичек, – похвалил Геру КТ, – получишь от меня конфетку. На следующий день, как только появился Бабыкин, Гера напомнил: – Константин Трофимович, а конфетка? О Ярцеве следует писать отдельно. Это была незаурядная личность, одаренная не только талантами, но и очень редкими в наше время ду- шевными качествами. И конечно, чувством хорошего юмора. Не чело- век, а явление Природы. Он был прекрасный рисовальщик. Забавно было наблюдать за ним, когда он рисовал чей-нибудь портрет. По быстро меняющимся грима- сам на его лице, можно было определить кого он рисует. Его любили студенты и преподаватели. Его любили все, кто с ним был знаком. Во время долгого и нудного черчения, Гера, чтобы встрях- нуть народ, выдавал какой-нибудь смешной перформанс. Например, с помощью двух нарукавников, повернувшись к нам спиной, изобра- жал обнимающуюся парочку. Да так, что мы катались от хохота. – Извини, пожалуйста, – забыл. Достал из кармана ассигнацию: – Сходи в буфет, купи мне «Казбека», а себе шоколадку.

***

Бабыкин, щадя наше творческое самолюбие, никогда не ругал нас, хотя иногда это было необходимо. Когда ему проект очень не нравился, он говорил: «Плохая клаузура». Это был предел. 200