Эрих Ремарк: «Три товарища»
4
– Верно. Вот и выпейте стаканчик. – Я? – она отшатнулась. – Господин Локамп, это уж
слишком. Вы пытаете меня на медленном огне. Старуха Штосс тайком вылакала ваш коньяк, а
вы ром еще ей подносите. Вы – просто святой, да и только! Нет, уж лучше я сдохну, чем выпью.
– Вот как? – сказал я и сделал вид, что собираюсь забрать рюмку.
– Ну, раз уж так… – она быстро схватила рюмку. – Раз дают, надо брать. Даже когда не
понимаешь толком, почему. За ваше здоровье! Может, у вас день рождения?
– Да, вы в точку попали, Матильда!
– В самом деле? Правда? – Она вцепилась в мою руку и тряхнула ее. – От всего сердца же-
лаю счастья! И деньжонок побольше! Господин Локамп! – Она вытерла рот.
– Я так разволновалась, что надо бы еще одну пропустить! Я же люблю вас, как родного
сына.
– Вот и хорошо!
Я налил ей еще рюмку. Она выпила ее единым духом и, осыпая меня добрыми пожела-
ниями, вышла из мастерской.
* * *
Я убрал бутылки и сел к столу. Бледный луч солнца, проникавший через окно, освещал
мои руки. Странное чувство испытываешь все-таки в день рождения, даже если никакого значе-
ния не придаешь ему. Тридцать лет… Было время, когда мне казалось, что я никак не доживу до
двадцати, так хотелось поскорее стать взрослым. А потом…
Я вытащил из ящика листок почтовой бумаги и стал вспоминать. Детство, школа… Все это
так далеко ушло, словно никогда и не было. Настоящая жизнь началась только в 1916 году. Как
раз тогда я стал новобранцем. Тощий, долговязый, восемнадцатилетний, я падал и вскакивал под
команду усатого унтер-офицера на старой пашне за казармой. В один из первых вечеров моя
мать пришла в казарму навестить меня. Ей пришлось прождать целый час. Я неправильно уло-
жил ранец и в наказание должен был в свободное время чистить уборную. Мать хотела помочь
мне, но ей не разрешили. Она плакала, а я так устал, что заснул, когда она сидела со мной.
1917 год. Фландрия. Мы с Мидендорфом купили в погребке бутылку красного вина. Соби-
рались покутить. Но не вышло. На рассвете англичане открыли ураганный огонь. В полдень ра-
нили Кестера. Майер и Петерс были убиты перед вечером. А к ночи, когда мы уже надеялись
отдохнуть и откупорили бутылку, началась газовая атака. Удушливые облака заползали в блин-
дажи. Правда, мы вовремя надели противогазы. Но у Мидендорфа маска прорвалась. Когда он
заметил, было уже поздно. Пока он срывал ее и искал другую, он наглотался газа, и его рвало
кровью. Он умер на следующее утро; лицо было зеленым и черным. А шея вся истерзана. Он
пытался разорвать ее ногтями, чтобы глотнуть воздух.
1918. Это было в госпитале. Двумя днями раньше прибыла новая партия раненых. Тяжелые
ранения. Повязки из бумажных бинтов. Стоны. Весь день то въезжали, то выезжали длинные
операционные тележки. Иногда они возвращались пустыми. Рядом со мной лежал Иозеф Штоль.
Ног у него уже не было, но он этого еще не знал. Увидеть он не мог, потому что там, где должны
были лежать его ноги, торчал проволочный каркас, покрытый одеялом. Да он и не поверил бы,
потому что чувствовал боль в ногах. За ночь в нашей палате умерли двое. Один умирал очень
долго и трудно.
1919. Снова дома. Революция. Голод. С улицы все время слышится треск пулеметов. Сол-
даты воюют против солдат. Товарищи против товарищей.
1920. Путч. Расстреляли Карла Брегера. Арестованы Кестер и Ленц. Моя мать в больнице.
Последняя стадия рака.
1921. Я припоминал. И не мог уже вспомнить. Этот год просто выпал из памяти. В 1922-м я
работал на строительстве дороги в Тюрингии. В 1923-м заведовал рекламой на фабрике резино-
вых изделий. То было время инфляции. В месяц я зарабатывал двести миллиардов марок. Деньги
выдавали два раза в день, и каждый раз делали на полчаса перерыв, чтобы сбегать в магазины и
успеть купить хоть что-нибудь до очередного объявления курса доллара, так как после этого
деньги снова наполовину обесценивались.
Что было потом? Что было в последующие годы? Я отложил карандаш. Не имело смысла
вспоминать дальше. Я уже и не помнил всего достаточно точно. Слишком все перепуталось. В
