прошлом Сидни увлекся им и привез в Парадайз-Сити, но теперь он ему надоел. Терри
ненавидел меня, так же как я его. Он ненавидел меня за знание бриллиантов, я же ненавидел
его за ревность, за мелочные попытки перехватить моих личных клиентов и за его ядовитую
злобу. Его бесило, что Сидни так много сделал для меня, хотя я и не педераст. Они постоянно
ссорились. Если бы не деловые качества Терри, да еще, может быть, какая-нибудь грязь,
припасенная им на Сидни, тот наверняка избавился бы от него.
Когда Сэм Гобл, ночной охранник, отпер дверь и впустил меня в магазин, Терри, уже
сидевший за своим столом, подошел ко мне.
— Сочувствую твоему несчастью, Ларри, — сказал он. — Могло быть и хуже, и ты
тоже мог погибнуть.
В его глазах было подлое злорадное выражение, вызвавшее у меня острое желание
ударить его. Я видел, что он рад случившемуся.
Я кивнул и прошел мимо него к своему столу. Джейн Берлоу, моя секретарша, полная,
солидная, лет под сорок пять, принесла мне почту. От ее печальных глаз и попытки
улыбнуться у меня защемило сердце. Я притронулся к ее руке.
— Бывает, Джейн, — сказал я. — Не надо ничего говорить… что тут слова… спасибо за
цветы.
Сидни, хлопотавший вокруг, пониженные голоса клиентов, и Терри, злобно следящий
за мной из-за своего стола, сделали этот день едва переносимым, но я вытерпел до конца.
Сидни хотел пригласить меня пообедать с ним, но я отказался. Рано или поздно мне
предстояло столкнуться с одиночеством и чем раньше, тем лучше. В прошедшие два месяца
мы с Джуди всегда обедали или у меня, или у нее в квартире, теперь всему этому пришел
конец. Я раздумывал, не поехать ли в загородный клуб, но решил, что не в состоянии
выдержать молчаливое сочувствие, и потому купил сандвич и остался дома в одиночестве,
думая о Джуди. Не слишком удачная идея, но этот первый день дался мне с трудом. Я сказал
себе, что через два-три дня моя жизнь войдет в колею… но получилось иначе.
Не только моя скорлупка счастья рассыпалась при аварии. Я не ищу оправданий, а
просто передаю то, что сказал мне потом психиатр. Полагаясь на себя, я верил, что смогу
изгнать все это из сознания, но пережитое травмировало мой рассудок. Это выяснилось
только потом, когда психиатр объяснил, что именно психической травмой объясняется мое
поведение.
Нет смысла углубляться в подробности. Суть в том, что в последующие три недели я
расклеился как умственно, так и физически. Я стал терять интерес к вещам, из которых до
той поры складывалась моя жизнь: к работе, гольфу, одежде, контактам с людьми и даже к
деньгам.
Хуже всего, конечно, получилось с работой. Я начал делать ошибки: сначала маленькие
упущения, потом, с течением времени, все более серьезные. Я нашел, что меня не интересует
желание Джонса приобрести платиновый портсигар с рубиновыми инициалами для его новой
любовницы. Он получил портсигар, но без инициалов. Потом я забыл, что миссис Ван Слей
особо заказала золотые часы с календарем для своего маленького чудовища — племянника, и
послал ему золотые часы без календаря. Она явилась в магазин, словно галион под всеми
парусами и крыла Сидни, но как — он едва не заплакал. Это дает некоторое представление о
том, насколько я сдал. За три недели я натворил уйму подобных ошибок. Зовите это
несобранностью, зовите, как хотите, но на Сидни сыпались шишки, а Терри злорадствовал.
Кроме того, раньше за состоянием моей одежды следила Джуди. Теперь я забывал
ежедневно менять рубашку — какая разница. Я всегда стригся раз в неделю. Теперь же
впервые за все время, сколько себя помню, я ходил с заросшей шеей… какая разница. И так
далее, и так далее.
Я перестал играть в гольф. «Черт подери, кто кроме ненормального станет бить по
маленькому белому мячику, загоняя его невесть куда, а потом идти за ним?» — спрашивал я
себя. Отдаленные воспоминания.
Спустя три недели после смерти Джуди, Сидни вышел из своего кабинета в зал, где я
