Эрих Ремарк: «Возвращение»
4
– Не знаю. Говорят…
Юпп громко вздыхает:
– Теплая комната, диван, а вечерком выходишь погулять… Просто и не верится, что такое
бывает. Верно, а?
– Когда я в последний раз был в отпуске, я примерял свой штатский костюм, – задумчиво
говорю я. – Я из него здорово вырос. Придется все шить заново.
Как чудно звучат здесь слова: штатский костюм, диван, вечер… Странные мысли приходят
в голову… Точно черный кофе, который подчас слишком уж сильно отдает жестью и ржавчи-
ной; ты пьешь его, и давишься, и тебя тут же рвет горячим.
Юпп мечтательно ковыряет в носу:
– Нет, ты подумай только: витрины… кафе… женщины…
– Эх, парень, выберись сначала из этого дерьма, и то хорошо будет, – говорю я и дышу на
озябшие руки.
– Твоя правда.
Юпп натягивает плащ-палатку на худые искривленные плечи:
– Ты что собираешься делать, когда вернешься?
Я смеюсь:
– Я-то? Придется, пожалуй, снова поступить в школу. И мне, и Вилли, и Альберту, и даже
вон тому, Людвигу.
И я показываю головой назад, где перед разбитым блиндажом лежит под двумя шинелями
темная фигура.
– Вот черт! Но вы, конечно, плюнете на это дело? – говорит Юпп.
– Почем я знаю? Может, и нельзя будет плюнуть, – отвечаю я и, сам не понимаю отчего,
начинаю злиться.
Человек под шинелями шевелится. Показывается бледное худое лицо; больной тихо сто-
нет. Это мой школьный товарищ, лейтенант Людвиг Брайер, командир нашего взвода. Вот уж
несколько недель, как он страдает кровавым поносом. У него безусловно дизентерия, но в лаза-
рет Людвиг ни за что не хочет. Он предпочитает оставаться с нами, так как мы с минуты на ми-
нуту ждем заключения мира, и тогда мы без всякой канители возьмем Людвига с собой. Лазаре-
ты переполнены, на больных никто по-настоящему не обращает внимания, и попасть на такую
койку – значит, сразу же оказаться одной ногой в могиле. Когда кругом тебя подыхают люди и
ты среди них один – это заражает: не успеешь оглянуться, как уж и тебя прихватило. Макс
Вайль, наш санитар, достал Брайеру нечто вроде жидкого гипса: Брайер лопает гипс, чтобы про-
цементировать кишки и укрепить желудок. И все-таки ему приходится раз двадцать-тридцать на
день спускать штаны.
Вот и теперь ему приспичило. Я помогаю ему пройти за угол, и он опускается на корточки.
Юпп машет мне рукой:
– Слышишь? Вот опять…
– Что?
– Да те самые снаряды…
Козоле шевелится и зевает. Затем встает, многозначительно поглядывает на свой тяжелый
кулак, косится на Юппа и заявляет:
– Слушай, если ты нас опять разыгрываешь, то приготовь на всякий случай мешок из-под
картошки: как бы тебе не пришлось отправлять домой посылочку из собственных костей.
Мы прислушиваемся. Шипение и свист снарядов, описывающих невидимые круги, преры-
вается каким-то странным звуком, хриплым, протяжным и таким непривычным, таким новым,
что меня мороз по коже продирает.
– Газовые бомбы! – кричит Вилли Хомайер и вскакивает.
У нас мигом исчезает сонливость, мы напряженно вслушиваемся.
Веслинг показывает на небо:
– Вот что это! Дикие гуси!
На фоне унылых серых облаков вырисовывается темная черта, клин. Вершина его прибли-
жается к луне, перерезает красный диск, – ясно видны черные тени, угол, образуемый множест-
вом крыльев, целый караван, летящий с диким гортанным призывным клекотом, мало-помалу
