16 / 200
Стивен Кинг: «Извлечение троих»
16
Эдди вспомнил, как он спросил Генри, а как называется, когда «игольщик» (а в те смутные
мертвые дни, месяцев этак шестнадцать назад, они торжественно уверяли друг друга, что ко-
лоться они никогда не станут) получает могучий кайф.
– А это уже называется жареною индейкой,
– быстро ответил Генри и сам вдруг удивил-
ся, как это бывает, когда, и сам того не ожидая, скажешь что-то прикольное и смешное. Они пе-
реглянулись и расхохотались, корчась от смеха и хватая друг друга за плечи. Жареная индейка.
Обхохочешься. Вот только теперь почему-то уже не смешно.
Эдди встал, прошел вперед между рядами кресел, посмотрел на табличку – «СВОБОДНО»
– и открыл дверь.
«Привет, Генри, великий мудрец и выдающийся наркоман, мой старший братец, к разгово-
ру о наших пернатых друзьях, хочешь послушать мое толкование поджаренного гуся? Это ко-
гда один из этих ребят на таможне в Кеннеди решит, что у тебя не такая какая-то рожа, или
когда попадаешь на день, когда у них эти собаки ученые, и они вдруг начинают все разом лаять,
и скрести пол, и рваться с поводков… а базар-то весь из-за тебя, тебя они будут пытаться
достать… а после того, как те парни с таможни перетряхнут твой багаж, тебя еще заведут
в такую маленькую комнатку и спросят, не желаешь ли ты снять рубашку, а ты ответишь,
что нет, не желаешь, я, мол, тут был на Багамах и подхватил небольшую простуду, а кондици-
онеры у вас прямо зверские, как бы простуда моя не перешла в пневмонию, а они тебя скажут,
да неужели, вы всегда так потеете под включенным „зверским“, так вы выражаетесь, конди-
ционером, мистер Дин, в самом деле, приносим свои извинения, черт подери, нам очень жаль, но
придется вам все – таки снять рубашку, и ты снимаешь рубашку, а теперь, пожалуйста, и
футболку, а то вам, кажется, нездоровится, дружище, вот у вас и под мышками какие-то
вздутия, не иначе как – лимфатические узлы или еще чего, а ты даже им возразить не можешь,
стоишь как центровой на поле, который и мяч-то отбить не может, когда мяч на него прямо
летит, а потом смотрит, как мяч уходит вообще на трибуну, ушел – так ушел, так что ты
снимаешь футфолку, и, батюшки, поглядите-ка, нет, парень, тебе повезло, это не опухоль, раз-
ве что только на тебе общества, ха-ха-ха, больше похоже на пластиковые пакеты, прикреп-
ленный скотчем, и, кстати, сыной, не волнуйся, это всего лишь гусь. Он просто поджаривает-
ся.»
Не поворачиваясь, он запер дверь. Пятна света перед глазами теперь стали ярче. Двигатели
самолета тихонько гудели. Он повернулся к зеркалу, надо бы посмотреть, как я неважно выгля-
жу, и внезапно его охватило какое-то ужасное, проникающее до самых глубин нутра чувство:
как будто за ним наблюдают.
«Эй, ты не психуй, успокойся, – сказал он себе, встревоженный. – Ты же, вроде бы, самый
непробиваемый тип на свете и никогда не страдал паранойей. Поэтому-то и послали тебя. По-
этому…»
Внезапно ему почудилось, что глаза в зеркале – не его глаза, не ореховые, почти что зеле-
ные глаза Эдди Дина, растопившие столько сердец, помогавшие пресловутому Эдди Дину раз-
двинуть столько прелестных ножек за последнюю треть его жизни двадцати одного года отроду,
а совершенно чужие: не ореховые, а голубые, цвета линялых «Левисов». Холодные, ясные,
неожиданно острые, как будто нацеленные. Глаза снайпера.
И еще он увидел – ей богу, увидел, – как в них отразилась чайка, пролетающая над накаты-
вающей волной. Что – то она там схватила.
Он еще успел подумать:
Что за дерьмо такое?
– и понял, что на этот раз его все-таки вы-
рвет.
За какую-то долю секунды, до того, как его вывернуло, пока он еще не оторвал взгляда от
зеркала, голубые глаза исчезли… но до этого он еще испытал странное ощущение, как будто в
нем два человека… как будто он одержим, как та девочка из «Изгоняющего дьявола».
Он явственно ощутил у себя в созгу чье-то чужое сознание и услышал чужую мысль не так,
как человек слышит собственные свои мысли, а как будто голос по радио:
«Я прошел. Я в воз-
душной карете».
Было что-то еще, но Эдди уже не расслышал, потому что был зант другим: старался стош-
нить в раковину, производя при этом как можно меньше шума.
Он не успел еще вытереть рот, как вдруг с ним приключилось такое, чего в жизни с ним не
случалось. На какой-то пугающий все словно замерло. Не было ничего – пустой интервал во