К вечеру у них в кухне было два матраца. Еще они нашли пару одеял, покрытых белой
известковой пылью, и стул. В одном из ящиков стола лежали вилки, ложки и даже нож. В печи
потрескивал огонь. Дым через трубу уходил наружу. Бухер продолжал копаться среди развалин.
Рут нашла осколок зеркала и тайком спрятала его в карман. Теперь она, стоя у окна,
смотрела в это крохотное зеркальце. Бухер что-то говорил ей снаружи, она что-то отвечала ему,
но глаза ее были прикованы к тому, что она увидела в зеркале: седые волосы, ввалившиеся глаза,
горький рот, в котором не хватало многих зубов. Она долго безжалостно смотрела на свое
отражение. Потом бросила зеркальце в огонь.
Вошел Бухер. В руках он держал подушку. Небо между тем окрасилось в яблочно-зеленый
цвет. Вечер был необыкновенно тихим. Они молча смотрели в разбитое окно. До их сознания
только сейчас по-настоящему дошло, что они одни. Они уже почти забыли, что это такое. Вокруг
всегда был лагерь, толпы заключенных, переполненные бараки — даже уборная всегда была
битком набита людьми. Иметь товарищей было хорошо. Но иногда угнетала невозможность
побыть одному. Она давила, словно уличный каток, который раскатывает каждое отдельное Я,
как асфальт, превращая его в некое общее, «братское» Я.
— Странно — вдруг оказаться одним, правда, Рут?
— Да. Такое чувство, будто мы — последние люди на земле.
— Нет, не последние, а первые.
Один из матрацев они положили так, чтобы, сидя на нем, можно было смотреть наружу
через открытую дверь. Они открыли консервы и не спеша поужинали. Потом они сели бок о бок
на пороге покосившейся двери. Из-за груды обломков проглядывали последние лучи заходящего
солнца.
notes
