— Ты снова вернулась, — сказал он.
— Я вернулась к тебе.
Его черты на миг просветлели, словно от легкой печальной улыбки.
— Я вернулась к тебе, — повторила Гэм и взяла его безвольную руку.
Он все еще не отвечал.
— Я не знаю, что это, — тихо сказала она.
Кинсли не двигался.
— Это расставание…
Гэм отпустила его ладонь. Пронзенная вспышкой постижения, закрыла глаза, потом
схватила Кинсли за плечо.
— Нет-нет… — Она медленно уронила руки. — Значит, это…
— Нет, — сказал Кинсли, — не это. Я не знаю, что произошло. Да это и неважно. Кто
спрашивает о внешних обстоятельствах. Даже если бы случилось в тысячу раз больше — все
было бы забыто, не дойдя до меня.
— Почему ты хочешь уехать? — тихо спросила Гэм.
— Я остаюсь… это ты уходишь.
Гэм покачала головой, прошептала:
— Я вернулась к тебе, — и, как испуганный ребенок, прильнула к его плечу.
Он смотрел в ночь и, запинаясь, говорил куда-то в пространство, в порывы ветра за окном:
— Ты — поток, прекрасный бурный поток, бьющийся о дамбы. Пока дамбы выдерживают
его напор, он вскипает пеной и резво играет прибоем. Он любит эти дамбы, окружает их своей
неистовой белопенной любовью. Но его любовь несет разрушение. Она манит, и ласкает, и
бьется, и рвет мягкими руками, и дамба крошится, обломки один за другим падают ей в ладони.
И тогда она, сметая все на своем пути, устремляется прочь, дальше, дальше, гонимая жаждой
биться прибоем и вскипать пеной, — пока не найдет новую дамбу, которую захлестнет своей
щедрой любовью и в конце концов тоже разрушит… Но о состоянии дамбы знает лишь ее
смотритель, а не поток. Ведь когда поток поднимается к самой ее вершине, конец совсем
близко.
Гэм молча встала, уткнулась лбом в плечо Кинсли. Ей казалось, на свете нет и никогда не
будет такого близкого, родного тепла.
— Что нам до этих символов. Ты же чувствуешь: вот мое дыхание, а вот
— твое…
— Такие вещи для слов неуловимы; они проскальзывают сквозь сети понятий. Только
параллельное звучание символов заставляет эти безгласные события, разыгрывающиеся над
миром наших мыслей, эхом откликнуться в сфере жизни. И тогда они указывают направление…
Жизнь движется кругами, но круги эти между собой не связаны. И взять с собой ничего нельзя.
Наше время истекло. Я знаю. И ты знаешь. Завтра… ведь ты уже предощущаешь тревогу нового
рождения. Впереди у тебя еще есть будущее. И оно неотвратимо. Я же стою в последнем круге,
дальше только тишина. И я отдаю тебя с тяжелым сердцем… Но самое трудное — знать час
расставания и пройти через него. Ведь иначе все было бы потом лишь мукой, и обломками, и
злосчастьем… Того, кто, зная урочный час, идет ему навстречу, мелочи будней спасают от
смерти. Да и что проку сопротивляться — сегодня я отпускаю тебя… а не сделай я этого, ты все
равно завтра уйдешь… Не лишай меня права на этот жест, единственный… и последний…
— Я вернулась к тебе… — прошептала Гэм.
— Ты встретишь еще многих людей, прежде чем придешь к себе. Тебе уготована особенная
судьба. Поэтому ты нигде не сможешь остаться. Кто остается, цепенеет или изливается до дна…
А ты всегда будешь полна начала… и расставания… прекрасный белопенный прибой…
