Фред мигнул.
— Почему ты так на меня смотришь?
Вместо ответа она очень серьезно притянула к себе его лицо и поцеловала, будто наконец
отыскала дорогу и знает, куда идти, — так ночью на темной дороге одаривают местного жителя,
когда он подтверждает, что дорога действительно приведет к цели, и даже не догадывается, как
эта дорога для тебя важна.
На пороге Гэм еще раз слегка взмахнула рукой и увидела, что Фред несколько удивлен.
Наверное, он думал, что она останется.
Возле книжного развала на набережной Орсэ с Гэм разговорился художник, рассказал ей о
своих планах и идеалах. Хотя Гэм во многом узнала в нем все того же Фреда, ее потянуло
провести еще один эксперимент, на этом человеке, который якобы самоотверженно следовал
своему идеалу. Несколько дней она слушала тирады художника, потом купила у мелкого
торговца картинами кой-какие его работы. Окрыленный успехом, он продолжал писать. Гэм
нарочно приобрела вещи, которые он называл не самыми удачными, и нимало не досадовала,
что он и теперь пишет в той же манере. Это вовсе не имело значения. Ей просто хотелось
посмотреть, как на него подействуют деньги. Очень скоро он за-знался, и весь его идеализм
утонул в приятной сытости.
Еще неделю-другую Гэм позволила себе плыть по воле волн. Жила в кварталах чиновников
и состоятельных буржуа. Имена скользили мимо ее слуха, какие-то люди возникали в поле ее
зрения и быстро забывались. Промышленники, которые, начав с малого, создали крупные
предприятия, изобретатели, измыслившие ценные усовершенствования, генералы, писавшие
труды по военному искусству, честолюбивые молодые дипломаты, уже удостоившиеся наград и
отличий, — на миг они привлекали внимание своей деятельной энергией, но скоро интерес
угасал. В своем деле и в своих поступках они были прекрасно отлаженными автоматами, много
знали и умели гладко говорить, иные были даже не чужды этакой первозданной жизненной
философии, но что-то очень существенное в них отсутствовало. Гэм даже не знала, как это
правильно назвать. Просто ее неотступно преследовало ощущение, что все эти люди, точно
пиявки, присосались к какой-то части целого, а самим целым не владеют, не чувствуют в себе
тождества с мирозданьем, не могут жить творчески, каждое мгновенье заново, неслыханно, а
если и пытаются, то по программе; в них нет безоглядности, цепкости, яркости, которая любит
себя и презирает, отрекается и отвоевывает, нет азартной самоотдачи, необоримости,
порывистости — они одержимы системами и модными лозунгами. И в каждом Гэм рано или
поздно обнаруживала тень Фреда.
Художники и поэты разочаровали ее полностью. Теснимые собственными замыслами, они
склонялись под их бременем, как виноградная лоза под тяжестью плодов. Они жили в своем
деле, а дело паразитировало на их жизни, и в результате это была вовсе не жизнь, а какое-то
жалкое прозябанье, которое совершенно их не радовало, ведь мнимая свобода радовать не
может. Их существование было некой формой, вдобавок привязанной к делу — либо в виде
пассивного успокоения после очередной работы ради новой работы, либо в виде
предпереживания последующей работы. Им было некогда прислушаться к своей крови, их ждали
резец и чернила, — и лица их кричали, жаждая родов. Но тот, кто рожает, есть цель, и он уже не
обладает красотой непричастности и бесполезности, не обладает убежденностью в этой
непричастности, свойственной масштабному бытию.
Гэм нанесла визит старой маркизе д'Аржантейль, а та взяла ее с собой к принцессе
Пармской. Потом день-другой она каталась с молодым Сен-Дени по бульварам. А вечером к ней
пришла молодая актриса, плакала и умоляла не отнимать у нее Сен-Дени. Гэм ее успокоила,
подарила ей Сен-Дени и после целый вечер с ней разговаривала. Малютка стала доверчивой, как
