размышлять… Иные вещи тускнеют от слишком резкого света, но прохладная влага слов
возвращает им блеск. Слова полезны, потому что никогда не бывают точны…
— А мысли?
— Тоже, но они прогоняют настроения. Размышления уродуют.
— И печалят, — сказала Гэм.
— Море светится, шумит океан, а мы стоим тут и пытаемся выдумать для этого какой-то
смысл или символику, нам мало просто свечения и просто волн. Вот вам тайна Востока: не
размышлять — хотя порой кажется, будто он размышляет, но и тогда это происходит чисто
формально, как вариант ощущения,
— а только чувствовать. Умение восхищаться тусклым мерцанием лилий в оловянных вазах,
восхищаться до самозабвения, дает человеку неизмеримо больше, нежели все раздумья о смысле
прекрасного. Настроения, чувства делают жизнь бесконечной. Раствориться в них —
блаженство.
— Разве растворение не безмолвствует? А вы окружаете его таким множеством слов.
— Я же сказал, слова безвредны.
— Но все-таки они часто мешают.
— За две тысячи лет мы так к ним привыкли, что, желая поделиться выводами, никак не
можем без них обойтись. Вот об этом я и хотел сказать.
— Что за выводы…
— Можно опередить случай…
— …который есть закон?
— Кому же не хочется нарушить закон…
— От каприза?
— От обостренного предчувствия…
Гэм встрепенулась. А Сежур продолжал:
— Наверное, вас удивит то, что я сейчас скажу, но по некоторым причинам и благодаря
нашему разговору у меня есть для этого повод… Моя жизненная позиция — пассивность. Все
прочее уже позади. Без горечи — просто позади. Все время останавливаться невозможно. У
меня нет более претензий к жизни, а потому нет и разочарований. Я — созерцатель. И оттого
пришел наконец к самому яркому из наслаждений — к наслаждению зеркальным бытием. Я
люб-лю совершенное, не жаждая его. Ваше присутствие здесь — такое же совершенство, как
море и это свечение. Поймите, быть может, я единственный человек в вашей жизни, который
ничего от вас не требует.
Гэм в одиночестве оставалась на палубе, пока не забрезжил рассвет и волны не стали
серыми, как шифер и глина.
Китайцы, великое множество китайцев. Уже с парохода было видно, как они толкутся на
набережных. Они ждали «Анну Лейн» и, едва она пришвартовалась, хлынули по сходням на
борт. Но матросы их разогнали.
Гэм медленно подошла к трапу. Палуба за спиной — как верная овчарка, такая надежная
сейчас, когда она спускалась по ступеням. В узкой щели между пароходным бортом и стенкой
плескала вода. Едва сдерживая волнение, мягко пульсирующее в каждой жилке, Гэм
перешагнула через этот Стикс и пружинящей походкой, в нетерпеливом ожидании ступила на
землю Сингапура.
Два рикши дрались на бамбуковых палках — не поделили пассажира. Вокруг тотчас
образовалось кольцо зрителей — малайцев и китайцев, которые весело подначивали драчунов, а
потом вдруг с криком кинулись врассыпную перед бесшумно подкатившим синим лимузином.
Автомобиль затормозил рядом с Гэм.
