возместить собственные издержки… конечно, с позиций мелочного торговца… пессимист-
платоник отрицает мир по причине его глобальности… Суть в том, что, пережив подобное
отрицание, обретаешь самый глубочайший оптимизм. И какой оптимизм! Оптимизм, идущий от
первозданного переживания, где сливаются оба потока. Оптимизм, идущий от инстинкта, от
мистерии крови, Логоса, от самого сокровенного, бессознательного. Мы чувствуем, что живем…
Переживание жизни: мы побывали по ту сторону всех законов — и теперь играем законами, как
мячиками, — жонглируем всеми вперемешку… В нас есть истовость веры и одновременно
насмешка… мы способны очертя голову самозабвенно отдать себя… и все же парим над
собою… у нас есть Внутри… и есть Снаружи… Интенсивность ощущений не страдает, чувства
только становятся свободнее, обретают крылья… мы вцепляемся в жизнь и резвимся, как
хищники, а поскольку мы так безумно влюблены в эту целостность и так ей обязаны, никакая ее
часть не сможет нас погубить, даже если не пожелает отпустить нас и станет всем… а тогда…
— Тогда… — сказала Гэм и выпрямилась.
— Тогда, быть может, эта часть и притянет нас к себе, возьмет в плен, как планета
притягивает с солнечной орбиты луну и заставляет вращаться вокруг себя, если эта луна
слишком к ней приближается… и такие планеты есть…
Гэм оперлась на подлокотники.
— Это наши инстинкты. Инстинкты — какое мерзкое слово для темных кипучих тварных
потоков, струящихся сквозь наше индивидуальное бытие. Есть ли что-нибудь более стихийное,
чем мчаться по ним на всех парусах? Но если руль перестает слушаться — берегись… они
унесут тебя прочь… А он не слушается… как вы побледнели… не слушается… вы заметили, я
говорю «вы», это вызов на поединок… он не слушается, когда часть приобретает над нами
больше власти, нежели целостность… когда власть получает кто-то один… когда мы уже не
воспринимаем этого одного как весь наш вид… у женщин это любовь, любовь к индивиду…
когда мы попадаем в зависимость и уже не вращаемся вокруг себя… когда становимся покорны
и подчиняем другому все наше бытие… поддаемся влиянию… Отчего же вы так побледнели?..
Лишь в этом таится опасность, ведь именно здесь самые могучие потоки и бури… и лишь эта
дерзновенная игра манит, как манит всякая опасность… Нам уже неведомы славные чувства
наших отцов. Для них любовь пахла землей и защищенностью; для нас она — вихрь и битва. Мы
воспринимаем только самих себя, потому-то и любим ощущения, да, конечно… Но разве это не
лучше, чем жить в затхлых чувствах эпохи, которая нам вовсе не подходит? Нас завораживает
скорость, а не длительность. Мы дисциплинированны до совершенства, а потому любим
упругое, игривое, мерцающее, неопределенное, танцующее, любим жонглирование всеми
понятиями, изящное равновесие над бездной, любим непредсказуемое, безрассудное, неистовое,
и банальное тоже, но с изысканной дрожью щекотливой осознанности — как прекрасно быть
примитивным, банальным от всей души, как любим мы, несентиментальные, быть
сентиментальными, сверх всякой меры… ведь мы насквозь пронизаны нервозностью, она у нас в
крови, в каждом фибре нашего существа… наши органы чувств — тренированная стая чутких
ищеек… фильтры ощущений… но это состояние никогда не сползает в декаданс, который
неизменно порождает снобскую напыщенность, а она, изначально лишенная первозданного
переживания, быстро хиреет… для нас же бытие — хмель дисциплины, вечное бдение, мы
всегда настороже… мы ищейки Господа… мы божественно легки, нас не отягощают цели и
системы… В Эросе нам нужна не только сила… нам нужно больше… нужно приключение
инстинктов. Они — наши гончие псы, мы дразним их и науськиваем, играем с ними, с этими
подземными силами — как тореадор с быком на арене… мы не ведаем покоя… мы вечно в
погоне — охотник и добыча, мы едва не даем себя поймать — и мчимся прочь, мощным,
головокружительным прыжком в последнюю секунду уходим от опасности… ведь если она нас
