вы приблизитесь к нему, оно станет частью вашего «я».
— Никогда, — сказала Гэм.
— Никогда не говори «никогда»…
Сежур посмотрел на Гэм, она плакала. И он отвернулся, словно ничего не заметил.
— Можете спокойно смотреть. Эти слезы не мои. Так часто бывает, когда я вижу что-
нибудь вроде вон того, внизу, или когда время вдруг застает меня врасплох и неумолимо высится
передо мною, когда я так же близка жизни, как корню… когда что-то трогает меня и внутри
тихо отворяется дверца и я в смятении или в задумчивости прислушиваюсь, — тогда являются
беспричинные слезы, о которых я ничего не знаю… Может быть, в такие минуты я такая же, как
вы… и счастлива… А теперь давайте проплывем через прибой, вон он, точно белое кружево
перед пальмовыми атоллами.
В шесть утра Гэм, в батиковом саронге на бедрах и в расшитой серебром яванской
кофточке, поспешила из своей комнаты в хижину, где была устроена импровизированная ванная.
Ночью прошел дождь, но земля уже успела просохнуть. В «ванной» она широким черпаком лила
на себя воду — брызги дождем сыпались ей на плечи и в неглубокий таз, в котором она стояла.
Освеженная, она явилась на террасу завтракать. Местные юноши-слуги сервировали чай на
широких подлокотниках мягких кресел; от неожиданности Гэм вздрогнула: один из юношей был
похож на тамила.
И тотчас окоем ее бытия опять заволокло белесыми тучами, от которых она бежала и
которые в последние дни, казалось, исчезли без следа. В странной робости она ощутила, что не
сумела скрыться от них, наоборот, они подступили ближе. Они неудержимо надвигались, и она
ждала их, ждала с легким внутренним трепетом, хотя и отворачивалась в сторону.
Сежур заметил беспокойство в ее глазах и, угадав причину, сказал:
— Сегодня мы едем ко двору султана в Джокьякарту.
Гэм облегченно кивнула.
— Да, и скоро.
Автомобиль ехал по островному плоскогорью, перегоняя на хорошей дороге
многочисленные садо, маленькие тележки с единственным пассажиром, который сидел спиной
к вознице. На ходу тележки сильно раскачивались и пружинили на рессорах, запряжены они
были тиморскими пони, которые, звеня бубенцами, бежали бодрым галопом. Смугло-желтые,
обнаженные до пояса китайцы с жилистыми спинами терпеливо мчали свои коляски-рикши, в
которых солидно потели пухлые голландки. Воловья упряжка меланхолично стояла на обочине.
У вола были красивые, широко расставленные рога; он безучастно стоял подле
жестикулирующих чернозубых мужчин, которые, не переставая жевать сири1, обозревали
сломанное колесо. В телеге теснились яванки в ярких цветастых нарядах из батика и щебетали
между собой, как стайка жаворонков. Автомобиль вызвал у них живейшее любопытство и бурю
восклицаний. Некоторые женщины были в золототканых покрывалах, с большими серьгами в
ушах.
Автомобиль свернул в аллею чечевичных деревьев. Крупные ярко-алые цветы покачивались
на верхушках, свисали с ветвей, точно небрежно наброшенная накидка. Дорога широкими
витками пошла вверх. Вокруг высились вулканы, похожие на громадные кротовьи кучи. Из
кратера Бромо1 тянулась к небу дымная спираль.
Темно-зеленые леса взбирались по склонам белесо-розовых и серых гор. На полпути к
вершине они устало останавливались, выпуская голый конус из своих объятий. Повсюду
огромные плантации кофе, табака, кокосовых пальм. Блеклые террасы рисовых полей
припорошены серебряной дымкой. Средь зелени рощ глядятся в спокойную гладь водоемов
трехэтажные кровли мусульманских молелен.
