Прежде и всех Потом. Вон там, в окошке из шелковой бумаги, сияет круглый китайский месяц…
а здесь мерцает последняя свеча… Смотри, — она взяла Сежура за руку, — смотри, какая она
красивая… Быть последним огоньком в ночи — это прекрасно… Есть ли на свете что-нибудь
сентиментальнее свечи?.. Ну же, давай подарим ей глупую чувствительную смерть, давай убьем
ее, будем палачами света…
Гэм погасила огонек и тотчас выпустила руку Сежура. Резко вздрогнула и пробормотала:
— Я не знаю… не знаю… Идем, пусть луна выбелит нам кровь, она холодная, и ее свет
убивает… Расстреляй ее на куски и прыгни в омут ночи…
Она тряхнула Сежура за плечи, и он сдался. Бледный как смерть, взял ее, а когда она на миг
открыла глаза, прошептал, словно успокаивая ее и себя:
— Дело не в этом… не в этом…
Но Гэм, измученная загадками, вырвалась от него, вы-прямилась, прижалась щекой к его
лицу и сказала:
— Убей меня… — Крикнула: — Убей меня…
— Никогда! — воскликнул он и едва не задушил ее ласками, его будто подменили, а она
пробормотала в подушки:
— Я знаю человека, который сделал бы это… — И вдруг разрыдалась и плакала до самого
утра.
На паруснике, когда они плыли обратно, Сежур сказал:
— В Гонконге вы сойдете на берег и возьмете билет до Сингапура.
— Да, но откуда… — удивилась Гэм.
— Это чувствуется. — Минуту-другую Сежур молчал, а потом вдруг сказал: — Прошу вас,
останьтесь со мной. — И заметив ее изумленный взгляд, поспешно продолжил: — Вы стали
нужны мне. Вы оказались сильнее моей системы мира… Она уже не бесполюсна. Я две ночи
думал, прежде чем заговорил с вами. Да и сейчас мне очень трудно. Поэтому я приведу пример.
Мощный ток отключил мои аккумуляторы. Этот ток высосал их, а я и не заметил. И вот он
уходит прочь, а мой двигатель не работает, потому что аккумуляторы разрядились, обессилели.
Механизм не действует, когда нет тока… Мои аккумуляторы не заработают никогда, они пусты.
Я говорю это с трудом, ценою жертв: если вы уйдете, механизм сломается…
Гэм смотрела на корму. Китайцы, оживленно беседуя, ели рис из красных лаковых чашек.
Все казалось таким незыблемым, да-да, незыблемым…
— Я и это знаю, — медленно проговорила она, — и все же уйду… Конечно, тяжко и
печально, что от этого что-то сломается… но я уйду, ведь иначе нельзя.
Среди грез этого плавания Гэм неожиданно явилось видение — словно кадр контрастного
фильма, оно вдруг упало в сумрак ее туманных надежд: не цели определяют бытие и не пути. А
только напряженности. Многообразие излучений и связей в генераторе подземных струй.
Человек был трубкой Гейслера1, что светилась под током. Долгое напряжение — вот каков ее
путь. Если искать цель, в путь отправляться незачем. Удовлетворения не будет — сколь ни
изощряйся в софизмах. Когда ставишь себе цель только ради пути, в ней непременно
присутствует забавная осторожность обманутого, который поумнел и не хочет еще раз
обмануться. Все дозированное, осознанное, разграниченное, отмеренное попахивает
школярской ученостью и вызывает отвращение. Идущий ради самого пути никогда не имеет
кругозора, тонет в отдельных деталях. Лишь тот, кто чувствовал напряженность, распознавал
степени различий, воспринимал перемены не как трагичность, а лишь как широкий размах
напряженности, — только такой человек до-стоин тягаться с жизнью. В напряжении, в размахе
все полет, все достижимо — самые дальние моря, самые чужие берега… и наконец ты летишь в
беспредельной синеве…
