рано. Это изменило мои прикидки — я намеренно говорю «прикидки», потому что до планов им
было еще далеко… и я скорректировал их по обстановке.
— Вы как будто бы не уверены во мне…
— Логичность, с какой вы продолжаете разговор, достойна всяческих похвал. Я не был в вас
уверен, но уверены ли вы, что это не ваша вина? К некоторым вещам достаточно лишь слегка
прикоснуться, и они тотчас занимают надлежащее место; другие необходимо ухватить покрепче
и поставить куда надо.
Лицо Гэм просветлело.
— Вы озабочены в первую очередь тем, чтобы я правильно вас поняла…
— Без сомнения, иначе я не стал бы так долго объясняться. Хотя две минуты назад я был
совершенно беззаботен. Вы настоятельно требовали ответа, и я дал вам этот ответ — для вашего
успокоения, как я особо подчеркнул. Я изложил вам все причины, которые вы наверняка
истолкуете совершенно неправильно — да и любая женщина с радостью истолкует их
неправильно — и о которых я все же не стал умалчивать… Очень мило с вашей стороны —
предположить, будто вы оказываете на меня влияние, способное стеснить свободу моих
решений, однако же, мадам, если такое влияние и существовало — а оно вправду
существовало, — то было оно, увы, не более чем капризом и…
— погодите, пожалуйста, с вашей репликой — итогом трезвых раздумий. Сделкой, если
угодно.
— Зачем такие сильные выражения?..
— Чтобы вы сразу поняли меня правильно. Вы женщина незаурядная… так стоило ли
лишать себя напряженности отношений, которые могли бы, — он поклонился почти чопорно, —
подарить нам несколько увлекательных недель? Такого мне вовсе не хотелось.
— Вы говорите то же самое, только другими словами…
— Так кажется на первый взгляд. Нужно разбираться в нюансах, даже если они щекотливы.
— Любой нюанс — слегка измененная окраска основного тона.
— Отлично. Основной тон — настоящее время, тема — мгновение, герои
— на час… К вашему успокоению: вы — на какой-то час…
— Софизмы…
— А что на свете не софизмы? Возможно ли вообще быть серьезным? Если хоть раз видел
мир в полудреме… на грани сна и яви… на этом зыбком рубеже, видел с той, другой стороны,
то, желая подступить к этому миру серьезно, непременно испытываешь какое-то диковинное
чувство. Ох уж эти философы, они так презирают софистов и, выискивая причины, даже поесть
забывают… А мы, счастливые софисты, мы хотим есть… всеми органами чувств ощущать
мучнистую мякоть золотистых бананов, красные клешни омаров из ресторана «Палас» в
Сингапуре и бледно-желтые ломтики спелых ананасов, а обезьяны пускай сбрасывают нам
кокосовые орехи и сидят вокруг, словно этакие первобытные зрители, словно призывая не
думать о прошедшем… словно предостерегая: не стоит слишком долго размышлять о
метаморфозах… О божественный голод! Ведь иначе мы по сей день не слезли бы с деревьев…
Голод, вечный голод. — Лавалетт принялся ломать клешни омара, не желая предоставить это
никому другому, а Гэм с увлечением чистила бананы и ананас.
Лавалетт решил попробовать сесть в Малакке или Порт-Диксоне на пароход и добраться до
какой-нибудь суматранской гавани. До побережья было рукой подать, и вечером они взошли на
борт каботажного суденышка. И капитан, и вся команда были китайцы. Гэм и Лавалетт
оказались здесь единственными белыми. Капитан отвел им крохотную каюту, где стояло лишь
несколько стульев и царила удушливая жара. Цветные пассажиры расположились на палубе.
Лавалетт велел тамилу достать из багажа два гамака и шагнул в палубную толчею. Пробираясь
