рассуждать о жизни, любителей порассуждать и без того хватает…
— Лавалетт засвистел, подражая лесному голубю. Гэм прислушалась, нет ли отклика.
Она понимала, отчего из Лавалетта нежданно-негаданно выплескивалось мальчишество,
отчего порою в нем что-то резко обрывалось и внезапно оборачивалось детской наивностью, —
у всех глубоких вещей двойственный облик, только посредственность всегда одинакова.
Через болотистые рисовые поля караван наконец добрался до Меконга. Деревенский
староста повел их к бунгало. Но едва они туда направились, как чей-то молодой голос окликнул
их по-английски. Из древесных посадок, размахивая широкополой соломенной шляпой,
выскочил всадник:
— Европейцы… Как я рад!.. Вы должны остановиться у меня…
Он осадил коня, представился: Скраймор, — предложил им гостить у него сколь угодно
долго и сразу же направил караван к своему дому. На его зов во двор высыпали япон-ские
служанки, отвели вновь прибывших в баню. Потом Скраймор показал им свои владения. На
каучуковых плантациях как раз откачивали сок. Зубчатые надрезы белели на коре, точно
рентгеновские скелеты деревьев. Малайки тащили оловянные бидоны с млечным соком к
машинам-коагуляторам. Одна из женщин сверкнула взглядом на Лавалетта.
— Какая гибкая, — сказал он Скраймору.
Желая угодить гостю, тот подозвал малайку, велел явиться вечером в дом и приготовить
сямисен: она будет музицировать. Женщина энергично кивнула и поспешила прочь, да так
быстро, что ей пришлось приподнять саронг.
— Она сейчас помогает собирать каучук, — сказал Скраймор, — а вообще ее место в доме.
Чуть в стороне была оранжерея, где Скраймор устроил террариум. Когда он открыл дверь,
навстречу пахнуло тяжелой духотой. За толстыми стеклами висели на ветвях клубки рептилий,
грелись на солнце. Медленно и прямо-таки сладострастно-непристойно поднимались узкие
головки с шевелящимися раздвоенными язычками, с глазами без век, тянули за собой извивы
тела — непостижимое зрелище. Гэм вдруг поняла, отчего оно столь непостижимо и жутко: у
змей нет ни лап, ни ног. Вопреки всем человеческим законам эти безногие тела передвигались с
ужасающим проворством, лишь слегка цеплялись концом хвоста за дерево и, словно в насмешку
над всеми законами тяготения, умудрялись при столь малой опоре перекинуться мостом между
деревьями. То была квинтэссенция жизни в самой ее отвратительной форме. Чудовищными
кольцами петляла среди листвы анаконда; боа как бы вытекали из чащобы корней; неподвижно
висел на суке питон; удавы, прекрасные как Люцифер, обвивали стволы.
Лавалетт обратил внимание Гэм на тонкую, не толще сантиметра, черноватую веревку,
валявшуюся на полу возле стекла. Неожиданно веревка медленно зашевелилась.
— Кобра капелла, — сказал Скраймор, — наиболее опасная из всех. Ее укус — это верная
смерть.
Змея ползла. Лавалетт щелкнул пальцами по стеклу — она взметнулась вверх и ударила.
Коричневая рука с силой отшвырнула руку Лавалетта в сторону; подбежавшая малайка в ужасе
смотрела на него.
— Вы же умрете, господин…
Скраймор улыбнулся.
— Суеверие местных жителей — кобра священна.
Когда они вернулись в дом, женщина-полукровка — наполовину китаянка — накрывала на
стол. Увидев их, она хотела было уйти, но Лавалетт задержал ее.
— Пусть ваша подруга пообедает с нами, — сказал он Скраймору.
— Она к этому не привыкла, — ответил тот.
В деревне свирепствовала малярия, и Скраймор, который был здесь вместо врача, щедро
