нему. Только оглянулась через плечо и молча, с презрением посмотрела на руку, вцепившуюся в
ее локоть. Он пристыженно разжал пальцы.
В эту минуту под каким-то предлогом вернулся Лавалетт. Он тотчас заметил, что Гэм
заупрямилась. А она с интересом ждала, что он теперь предпримет. К ее удивлению, Лавалетт
бросил мексиканцу несколько очень резких слов, предложил ей руку и прошел в гардеробную.
На следующий день Лавалетт ни единым словом не обмолвился об этом инциденте, чем
поверг Гэм в некоторое замешательство. Она даже мысли не допускала, что он изменил свои
планы, и настороженно ждала дальнейших его шагов.
Она ждала, ведь преимущество всегда на стороне молчаливого. И вот однажды Лавалетт как
бы невзначай сказал:
— На днях предстоит новая встреча с мексиканцем. Он принес извинения за тот инцидент.
Кстати, я запамятовал сделать вам комплимент: вы с большим искусством придали делу
надлежащий поворот. Тогда мексиканец не доверял ни мне, ни вам. Теперь он полагает себя в
полной безопасности, ведь, по его мнению, — Лавалетт иронически посмотрел на Гэм, — если
бы я был в нем заинтересован, то действовал бы совершенно иначе.
Гэм решила пропустить это двусмысленное заявление мимо ушей, только спросила:
— И когда же состоится встреча?
— Через два дня. У меня. Переговоры мексиканца с англичанами продвинулись уже так
далеко, что в этот вечер его нужно разговорить любой ценой, ведь он вполне может прийти к
соглашению с нашим противником.
Гэм запустила пробный шар:
— А если срок будет упущен…
— Нет, это исключено. Вероятно… да что там, я просто уверен, что вы и на сей раз найдете
какой-нибудь изящный способ решить все в нашу пользу.
— Решить в нашу пользу… гм… может быть, и найду…
Гэм чувствовала — за шутливостью слов подстерегает опасность. Она не хотела, но что-то в
ней настороженно напряглось. Щит и меч тихонько лязгнули: впереди бой.
Мексиканец встретил ее чуть ли не подобострастно. Гэм была приветлива и дружелюбна.
Он воспрянул духом и, поминутно моргая, смотрел на нее как бы даже бесхитростно. Гэм совсем
оттаяла и позволила ему проводить ее в столовую. Там было еще несколько человек, которые изо
всех сил старались поддержать светскую беседу. Лавалетт был необычайно обходителен. Во
время застолья он, улучив минуту, послал Гэм лукавую улыбку, чем поверг ее в легкое
замешательство. Она еще не привыкла к внезапным переменам его настроений. Он бросал ей
вызов демонизмом своей натуры, но когда она, заняв круговую оборону, намеревалась принять
бой, он вдруг увертывался от нее — весело хохочущий мальчишка, да и только, а она опять
стояла совершенно растерянная от его непредсказуемости, которая самовластно все
переворачивала, ставила с ног на голову и превращала в игру.
Имея одно, он не отказывался и от другого — вот что особенно восхищало Гэм.
Неожиданно ей подумалось: а ведь это много больше, чем напряженная замкнутость Клерфейта
и даже человечность Кинсли, — оно затрагивало самые сокровенные основы, шло из тех глубин,
где облик всех вещей одинаков и где они сливаются воедино, оно было непредсказуемо и
постоянно в своем непостоянстве, как сама жизнь.
Уловить это невозможно, стоило приблизиться — и оно менялось подобно Протею. Но Гэм
чувствовала, что и в ней растут те же силы, — неуязвимость Лавалетта дразнила, побуждала к
нападению, она любила ее и потому не могла не осаждать — и не подрывать. Во что бы то ни
стало она должна проникнуть в его укрепления и разрушить их, а после безутешно сокрушаться
содеянному. Но удастся ли это? Стены гладкие и высокие… и не хотят поддаваться, и трещин в
