нибудь на родном языке. Попробовала повторить — в самом деле получилось — и весело
рассмеялась, а юноша одобрительно кивнул.
— Very nice… All right…1 Гэм потуже затянула на бедрах саронг и попыталась вообразить
себя в хижине, смуглой малайкой.
Вошел Лавалетт, на миг склонился к ее руке.
— Вы рано, — сказала Гэм.
— Вовремя. — Он поднял веточку тамаринда. — Вы правы: дурманный аромат, но для
спальни не слишком подходящий… Чересчур крепкий, может навеять неприятные сны…
— Вы чем-то озабочены…
— Я пришел не поэтому. Игра у Коллина была необычная. Я проигрался и был вынужден
под конец поставить на вас. Коллин выиграл. Все равно завтра вы будете играть с ним в поло.
Гэм встала, но не сказала ни слова.
— Завтра вы наверняка будете играть в поло именно с ним…
— Может быть, расскажете… — Гэм запнулась, — …как все произошло.
— Никакой романтики, сплошная логика. Сперва деньги, потом чеки… потом еще более
высокие ставки.
— Не скажете ли, кто предложил…
— По-моему, это не имеет значения. Но мне думается, Коллин…
Гэм облегченно вздохнула. И вдруг воскликнула:
— Вы ведь не… — Она умолкла, подошла к нему, так близко, что он ощутил теплый аромат
ее кожи. — Я могла бы сказать вам, зачем срезала ветки тамаринда… — Пальцы теребили на
бедрах парчу саронга, она испытующе взглянула на Лавалетта, отошла к окну, постояла в
задумчивости. — Вы… — Она подбежала к своим чемоданам, торопливо открыла один, потом
другой, покопалась, вытащила какой-то сверток, сунула Лавалетту в ладонь и, крепко сжав его
пальцы, взволнованно проговорила: — Вот… деньги… возьмите…
Лавалетт посмотрел на сверток. Разжал руку — пачка купюр. Передернул плечами. Взял
деньги, оживленно заметил:
— С такими деньгами можно продолжить игру, — и быстро вышел из комнаты.
Потом что-то упало, с громким стуком. Гэм выпустила из рук саронг. Тотчас подхватила его
и вскочила в испуге. Но так и застыла в этой позе — чуть наклонясь вперед, настороженно
вскинув голову, упершись одной рукой в бедро, занеся ногу, словно собираясь сделать шаг, а
другой рукой сжимая шелк под грудью. Отблеск свечей плясал на покорно склоненной шее.
Цветущие ветки на полу. Гэм стряхнула оцепенение и медленно прошлась по комнате. Парча
ползла за нею по цветам.
Ею овладело странное чувство, которое и смущало, и смутно манило. Она еще не успела
вдуматься в смысл немногочисленных слов Лавалетта; они казались сущим пустяком в
сравнении с необычностью самой ситуации, которая застала ее врасплох. Она вполне сознавала
всю наглость и вместе с тем смехотворность этого притязания. Но и это не главное — поразило
ее в первую очередь отношение Лавалетта.
Достаточно того, что он вообще мог допустить подобную мысль, пусть даже осуществление
ее уже на другой день и показалось бы ему абсурдом. Гэм поразила прежде всего небрежная
естественность, какую он, еще переполненный волнением истекшего часа, вложил в эту мысль.
Быть может, то было начало единоборства, хотя в это она не верила, чувствовала себя сраженной
и даже охваченной каким-то бессознательным ужасом. Поняла она лишь одно: он свободен,
ничто его не связывает, и эта властная свобода капризно отодвигает ее в сторону… он исполнен
мистического себялюбия, которое вдруг раскрылось во всей красе и силе, притягивая к себе и
обезоруживая…
