— Прощай, Лилиан, — сказал он.
— Прости меня, Борис.
— В любви нечего прощать.
Он улыбался.
* * *
У Лилиан не было времени собраться с мыслями; явилась сестра и позвала ее к Далай-
Ламе.
От профессора пахло хорошим мылом и специальным антисептическим бельем.
— Я видел вас вчера вечером в горной хижине, — начал он холодно.
Лилиан молча кивнула.
— Вы знаете, что вам запрещено выходить?
— Конечно, знаю.
Бледное лицо Далай-Ламы приобрело на секунду розоватый оттенок.
— Значит, по-вашему, все равно, подчиняетесь вы этому или нет. В таком случае мне
придется просить вас оставить санаторий. Быть может, вы подыщете себе другое место, которое
будет больше соответствовать вашим вкусам.
Лилиан ничего не ответила; ирония Далай-Ламы обезоружила ее.
— Я говорил со старшей сестрой, — продолжал профессор, который воспринял ее
молчание как выражение испуга. — Она мне сказала, что это уже не в первый раз. Она вас
неоднократно предупреждала. Но вы не обращали внимания. Подобные вещи подрывают
нравственные устои санатория…
— Понимаю, — прервала его Лилиан, — я покину санаторий сегодня же вечером.
Далай-Лама был ошарашен.
— Это не так уж спешно, — ответил он, помедлив. — Вы можете обождать, пока не
подыщете себе что-нибудь другое. А может, вы уже подыскали?
— Нет.
Профессор был несколько сбит с толку. Он ожидал слез и просьб еще раз попытаться
простить ее.
— Почему вы сами разрушаете свое здоровье, фрейлейн Дюнкерк? — спросил он наконец.
— Когда я выполняла все предписания, мне тоже не становилось лучше.
— Разве можно не слушаться только потому, что вам вдруг стало хуже? — сердито
воскликнул профессор. — Это глупость, гибельная для вас! — продолжал бушевать Далай-Лама,
считавший, что, несмотря на суровую внешность, у него золотое сердце. — Выбросьте эту чепуху
из вашей хорошенькой головки!
Он взял ее за плечи и тихонько встряхнул.
— А теперь идите к себе в комнату и с нынешнего дня точно выполняйте все предписания.
Движением плеч Лилиан освободилась от его рук.
— Я все равно нарушала бы предписания, — сказала она спокойно. — Поэтому я считаю,
что мне лучше уехать из санатория.
Разговор с Далай-Ламой не только не испугал ее, но, наоборот, укрепил ее решимость. Он,
как ни странно, уменьшил ее боль за Бориса, потому что у нее вдруг не оказалось выбора. Она
почувствовала себя так, как чувствует себя солдат, который после долгого ожидания получил
наконец приказ идти в наступление. Пути назад не существовало. Неотвратимое уже стало
частью ее самой, подобно тому как приказ о наступлении уже содержит в себе и солдатскую
