швырнуло ее в водоворот неистовых вихрей, она не хотела, но не могла не подчиниться, оно
криком рвалось из ее существа и было неправдой, она чувствовала, и все же каким-то путаным
образом в нем угадывалась неведомая правда, и Гэм выкрикнула:
— Я бы это исполнила…
Лавалетт схватил ее за плечи, просипел в лицо, сквозь тьму буравя взглядом ее глаза,
задыхаясь от желания, выхлестнул:
— Ради меня!
Автомобиль сотрясался, Гэм чувствовала на плечах железные пальцы, а в душе у нее взревел
голос, могучий, как море, яростное, бушующее от урагана, с хрипом пробился наружу:
— Нет!.. Ради меня самой… Нет…
Лавалетт отшвырнул ее от себя, грохнул кулаками по капоту, закричал, с перекошенным
лицом, бледный, огромный:
— Ты лжешь!..
Гэм опять подалась к нему. Она цеплялась за эту безудержную стихию, за этого человека,
нащупала его руку и вдруг крикнула, в прозрении мистического восторга:
— Все! Игра окончена! Я перешагнула через тебя! Я свободна! Свободна! За тобой вновь
дорога!
Лавалетт резко рванул тормоз и газ. Автомобиль пошел юзом, выровнялся, помчался по
дороге.
— Никогда еще… Никогда… Езда моя и дорога моя! — кричал Лавалетт сквозь рев мотора.
Гэм невольно оглянулась. Далеко позади ночь пронзили конусы света, два злобных
сверкающих глаза, автомобильные фары — у нее перехватило дыхание: погоня, машина с
военного поста. Она наклонилась к Лавалетту и жестом показала назад.
— За нами гонятся…
Он обернулся, зарычал, захохотал, закричал — Гэм висела у него на плече, не сводя глаз со
стрелки спидометра.
— Быстрее, быстрее…
Справа и слева на бешеной скорости уносился в Никуда призрачный, искаженный
ландшафт. Захваченные воздушным потоком, летучие мыши падали прямо на сиденья, ночные
мотыльки, точно листья, метались в его вихре, автомобиль пожирал все, что попадалось на
пути, — огромная до-историческая тварь вломилась в ночь, словно торопливый налетчик в
женские покои, который на бегу размахивает ярким фонарем, выхватывая из темноты смятенные
фигуры. Гэм чувствовала: за спиной мчится смерть, неумолимо приближается, омрачает мир,
туча, гроза, чреватая молниями и погибелью, — опасность… опасность… опасность!
Короткий взгляд назад — расстояние увеличилось. Она прижалась виском к виску
Лавалетта. Он почти забыл о ней, весь во власти чудовищной силы, которая увлекала его за
собой и которой он без сопротивления уступал, он чуял и сознавал сокрушительную бурю
уничтожения, ничто в жизни не могло сравниться с этой минутой, когда поток захлестнул его и
он, ясновидец, растворился в беспредельности, сметающей любые преграды; он рывком
поднялся к мистическому самопожертвованию, швырнул свою жизнь в костер, ради огня,
вспыхнул и летел навстречу вершине, кричал, не глядя, и ветер срывал с его губ клочки слов:
— Что ты знаешь об этом… Ты держала меня в напряжении… и в опасности… Я сам так
пожелал… В сильнейшем напряжении и самой страшной опасности… Что ты знаешь об этом…
И ничего нет более волнующего… чем это… да-да… чем это поражение…
Позади грянули выстрелы. С дребезжащим звуком пуля ударила по кузову. Глухо
прокатилось эхо. Выстрелы в ночи… и дыхание у виска… Лавалетт вскочил, с силой выжал
сцепление; одной рукой он держал руль, другой притянул к себе Гэм, прижал ее, безвольную, к
