Эрих Ремарк: «Возвращение»
125
2
Я провел целый день в лесу. Утомленный, добрался я до небольшого постоялого двора и
заказал себе на ночь комнату. Постель уже постлана, но спать еще не хочется. Я сажусь к окну и
вслушиваюсь в шорохи весенней ночи.
Тени струятся между деревьями, лес стонет, словно там лежат раненые. Я спокойно и уве-
ренно смотрю в сумрак, – я больше не страшусь прошлого. Я смотрю в его потухшие глаза не
отворачиваясь. Я даже иду ему навстречу, я отсылаю свои мысли обратно – в блиндажи и ворон-
ки. Но, возвращаясь, они несут с собою не страх и отчаяние, а силу и волю.
Я ждал, что грянет буря, и спасет меня, и увлечет за собой, а избавление явилось тихо и не-
заметно. Но оно пришло. В то самое время, когда я отчаивался и считал все погибшим, оно не-
слышно зрело во мне самом. Я думал, что прощание – всегда конец. Ныне же я знаю: расти тоже
значит прощаться. И расти нередко значит – покидать. А конца не существует.
Часть моей жизни была отдана делу разрушения, отдана ненависти, вражде, убийству. Но я
остался жив. В одном этом уже задача и путь. Я хочу совершенствоваться и быть ко всему гото-
вым. Я хочу, чтобы руки мои трудились и мысль не засыпала. Мне многого не надо. Я хочу все-
гда идти вперед, даже если иной раз и явилось бы желание остановиться. Надо многое восстано-
вить и исправить, надо, не жалея сил, раскопать то, что было засыпано в годы пушек и
пулеметов. Не всем быть пионерами, нужны и более слабые руки, нужны и малые силы. Среди
них я буду искать свое место. Тогда мертвые замолчат, и прошлое не преследовать меня, а помо-
гать мне будет.
Как просто все! Но сколько времени понадобилось, чтобы прийти к этому. И я, быть мо-
жет, так бы и блуждал на подступах и пал бы жертвой проволочных петель и подрывных капсю-
лей, если бы ракетой не взвилась перед нами смерть Людвига, указав нам путь. Мы пришли в
отчаяние, когда увидали, что могучий поток нашей спаянности и воли к простой, сильной, у по-
рога смерти отвоеванной жизни не смел отживших форм, половинчатых истин и пустого тще-
славия, не нашел нового русла для себя, а погряз в трясине забвения, разлился по болотам гром-
ких фраз, по канавам условностей, забот и разных занятий. Ныне я знаю, что все в жизни,
очевидно, только подготовка, труд в одиночку, который ведется по великому множеству отдель-
ных клеточек, отдельных каналов, и подобно тому, как клетки и сосуды дерева впитывают в себя
стремящиеся кверху соки, передавая их выше и выше, так, может быть, в мощном слиянии еди-
ничных усилий родятся когда-нибудь и звонкий шелест осиянной солнцем листвы, и верхушки
деревьев, и свобода. И я хочу начать.
Это будет не тем свершением, о котором мы мечтали в юности и которого ждали, вернув-
шись после долгих лет фронта. Это будет такой же путь, как и другие, местами каменистый, мес-
тами выровненный путь, с выбоинами, деревьями и пашнями, – путь труда. Я буду один. Может
быть, на какую-нибудь часть пути я найду спутника, но вряд ли на весь.
И, верно, еще часто придется мне снимать свой ранец, когда плечи устанут, и часто еще
буду я колебаться на перекрестках и рубежах, и не раз придется что-то покидать, и не раз – спо-
тыкаться и падать. Но я поднимусь, я не стану лежать, я пойду вперед и назад не поверну. Может
быть, я никогда не буду счастлив, может быть, война эту возможность разбила и я всюду буду
немного посторонним и нигде не почувствую себя дома, но никогда, я думаю, я не почувствую
себя безнадежно несчастным, ибо всегда будет нечто, что поддержит меня, – хотя бы мои же ру-
ки, или зеленое дерево, или дыхание земли.
Соками наливаются деревья, с едва уловимым треском лопаются почки, и сумрак полон
звуков, – это шепот созревания. Ночь в моей комнате и луна. Жизнь вошла в комнату. Вся ме-
бель потрескивает, стол трещит, шкаф поскрипывает. Когда-то они росли в лесу, их рубили, пи-
лили, строгали и склеивали, превращали в вещи для людей, в стулья и кровати; но каждой вес-
ной, в ночь, когда все наливается жизненными соками, в них что-то бродит, они пробуждаются,
ширятся, они перестают существовать как утварь, как стулья, как вещи, – они снова в потоке
жизни, в них дышит вечно живая природа. Под моими ногами скрипят и движутся половицы,
под руками трещит дерево подоконника, а за окном, на краю дороги, даже старая, расщепленная
липа набухает большими бурыми почками; еще день-другой, и она, эта липа, покроется такими
