Эрих Ремарк: «Возвращение»
117
зывают свидетелей. С бьющимся сердцем входим в зал. Альберт, бледный, сидит на скамье под-
судимых, прислонясь к спинке, и смотрит в пространство. Глазами хотели бы мы сказать ему:
«Мужайся, Альберт, мы не бросим тебя на произвол судьбы!» Но Альберт даже не смотрит в
нашу сторону.
Зачитывают наши имена. Затем нам предлагают покинуть зал. Выходя, мы замечаем в пер-
вых рядах скамей, отведенных для публики, Тьядена и Валентина. Они подмигивают нам.
Поодиночке впускают свидетелей. Вилли задерживается особенно долго. Затем очередь
доходит до меня. Быстрый взгляд на Валентина: он едва заметно покачивает головой. Альберт,
значит, все еще отказывается давать показания. Так я и думал. Он сидит с отсутствующим ви-
дом. Рядом защитник. Вилли красен как кумач. Бдительно, точно гончая, следит он за каждым
движением прокурора. Между ними, очевидно, уже произошла стычка.
Меня приводят к присяге. Затем председатель начинает допрос. Он спрашивает, не говорил
ли нам Альберт раньше, что он не прочь всадить в Бартшера пулю? Я отвечаю: нет. Председа-
тель заявляет, что многим свидетелям бросились в глаза удивительное спокойствие и рассуди-
тельность Альберта.
– Он всегда такой, – говорю я.
– Рассудительный? – отрывисто вставляет прокурор.
– Спокойный, – отвечаю я.
Председатель наклоняется вперед:
– Даже при подобных обстоятельствах?
– Конечно, – говорю я. – Он и не при таких обстоятельствах сохранял спокойствие.
– При каких же именно? – спрашивает прокурор, быстро поднимая палец.
– Под ураганным огнем.
Палец прячется. Вилли удовлетворенно хмыкает. Прокурор бросает на него свирепый
взгляд.
– Он, стало быть, был спокоен? – переспрашивает председатель.
– Так же спокоен, как сейчас, – со злостью говорю я. – Разве вы не видите, что при всем его
внешнем спокойствии в нем все кипит и бурлит. Ведь он был солдатом! Он научился в критиче-
ские моменты не метаться и не воздевать в отчаянии руки к небу. Кстати сказать, вряд ли они
тогда уцелели бы у него.
Защитник что-то записывает. Председатель с минуту смотрит на меня.
– Но почему надо было так вот сразу и стрелять? – спрашивает он. – Не вижу ничего
страшного в том, что девушка разок пошла в кафе с другим знакомым.
– А для него это было страшнее пули в живот, – говорю я.
– Почему?
– Потому что у него ничего не было на свете, кроме этой девушки.
– Но ведь у него есть мать, – вмешивается прокурор.
– На матери он жениться не может, – возражаю я.
– А почему непременно жениться? – говорит председатель. – Разве для женитьбы он не
слишком молод?
– Его не сочли слишком молодым, когда посылали на фронт, – парирую я. – А жениться он
хотел потому, что после войны он не мог найти себя, потому что он боялся самого себя и своих
воспоминаний, потому что он искал какой-нибудь опоры. Этой опорой и была для него девушка.
Председатель обращается к Альберту:
– Подсудимый, не желаете ли вы наконец высказаться? Верно ли то, что говорит свиде-
тель?
Альберт колеблется. Вилли и я пожираем его глазами.
– Да, – нехотя говорит он.
– Не скажете ли вы нам также, зачем вы носили при себе револьвер?
Альберт молчит.
– Револьвер всегда при нем, – говорю я.
– Всегда? – переспрашивает председатель.
– Ну да, – говорю я, – так же как носовой платок и часы.
Председатель смотрит на меня с удивлением:
– Револьвер и носовой платок как будто не одно и то же?
