Эрих Ремарк: «Возвращение»
112
бегу, мне вдогонку несутся испуганные крики – все явственнее, все ближе тяжелое дыхание,
тень гонится за мной, я стремглав слетаю с лестницы. Тень грузно скатывается за мной, я выбе-
гаю на улицу, я чувствую на затылке прерывистое дыхание, я мчусь, дома шатаются. «Помогите!
Помогите!» Площади, деревья, чьи-то когти вонзились мне в плечо, тень настигла меня, я реву,
вою, спотыкаюсь, какие-то мундиры, кулаки, топот, молнии и глухой гром мягких топоров,
бьющих меня по голове, пока я не сваливаюсь наземь…
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
1
Годы ли прошли? Или только дни? Словно туман, словно отдаленная гроза тучей повисло
на горизонте прошлое. Я долго был болен, и всякий раз, как сознание возвращалось ко мне, я не-
изменно видел над собой озабоченное лицо матери. А потом пришла большая усталость и стер-
ла, сгладила все. Это сон наяву-г когда нет никаких мыслей, когда только изнеможенно отдаешь-
ся слабой пульсации крови и солнечному теплу…
Луга светятся в блеске позднего лета. Лежишь на лугу, голова утонула в высокой траве,
травинки клонятся из стороны в сторону, они весь мир, ничего больше не существует, кроме
легкого их покачивания в ритме ветра. Там, где одна трава, ветер пробегает по ней, тихо звеня,
точно коса вдали, а если среди травы растет щавель, звук ветра темнее и глубже. Нужно долго
лежать и слушать, пока уловишь его.
Но тогда тишина оживает. Крохотные мушки с черными крылышками в красных точках
густо осыпали султаны щавеля и покачиваются вместе с ними. Шмели, как маленькие аэропла-
ны, гудят над клевером. Божья коровка одиноко и упорно взбирается на самый кончик высокой
травинки.
Муравей добрался до моей куртки и скрылся в туннеле рукава. Он тащит за собою сухую
былинку, она гораздо больше его самого. Ощущаю легкое щекотанье на коже и не знаю, муравей
ли то или былинка тянут хрупкую полоску жизни по моей руке, вызывая легкую дрожь. Но друг
в рукав дунул ветерок, и я чувствую: самое нежное прикосновение любви должно показаться
грубым по сравнению с этим ласкающим кожу дыханием.
Прилетают, покачиваясь, бабочки, настолько послушные ветру, что кажется
– они плывут на нем, белые и золотые паруса в нежном воздухе. Они опускаются на цветы,
и вдруг, открыв глаза, я вижу двух бабочек, неподвижно сидящих у меня на груди, – одна словно
желтый лепесток в красных точках, другая распростерла бархатные темно-коричневые крылыш-
ки с павлиньими фиолетовыми глазками. Ордена лета! Дышу очень тихо и замедленно, и все же
дыхание мое шевелит их крылышки, но бабочки не улетают. Светлое небо парит над изумрудом
трав, и стрекоза, с сухим потрескиванием прозрачных крылышек, останавливается прямо над
моими ботинками.
В воздухе реют серебряные паутины – сверкающие нити бабьего лета. Они повисают на
стеблях и листочках, ветер приносит их ко мне, они опускаются на руки, на одежду, ложатся на
лицо, на глаза, укрывают меня всего. Мое тело, только что принадлежавшее мне, превращается в
луг. Очертания тела сливаются с землей, оно уже не живет отдельной жизнью, оно растворилось
в солнечном свете, его больше нет.
Сквозь обувь, сквозь поры одежды проникает дыхание трав, дыхание земли, волосы мои
овевает движущееся небо – ветер. И кровь бьется о стенки моей кожи, она поднимается навстре-
чу вторгшимся пришельцам, кончики нервов выпрямляются и трепещут, вот я ощущаю уже лап-
ки бабочек у себя на груди, и ход муравья эхом повторяется в кровеносных сосудах… Потом
волна поднимается выше, последнее сопротивление тает, и я лишь холм без имени, луг, земля…
Бесшумно свершают свой круг соки земли – вверх, вниз, а вместе с ними свершает круг и
моя кровь; они несут ее на себе, она стала их частью. В теплом сумраке земли течет она, слива-
ясь с голосами кристаллов и кварцев, она – в таинственном звуке тяжелых капель, стекающих к
корням цветов и трав, а капли эти, собираясь в тонкие нити ручейков, ищут своих путей к род-
никам. И вместе с ними она, моя кровь, вырывается из земли, она – в ручьях и реках, в блеске
берегов, в морском просторе и влажном серебре испарений, которые солнце снова поднимает к
