Эрих Ремарк: «Возвращение»
111
летели на красный диск луны, красный, как мак во Фландрии?.. Пейзаж все ширился, леса опус-
кались ниже, ниже, сверкнули серебром реки и острова, розово-серые крылья поднимались все
выше, и все светлел и ширился горизонт. А вот и море… Но вдруг, горячо распирая горло, рва-
нулся ввысь черный крик, последняя мысль хлынула в уходящее сознание – страх… Спастись,
перевязать руки! Он попробовал встать, быстро поднять руку… Пошатнулся. Тело содрогнулось
в последнем усилии, но он уже был слишком слаб. В глазах что-то кружило и кружило, потом
уплыло, и огромная птица очень тихо, медленными взмахами опускалась ниже, ниже, и наконец
бесшумно сомкнула над ним свои темные крылья.
Чья-то рука отстраняет меня. Опять пришли люди, они наклоняются к Людвигу; я кого-то
отшвыриваю: никто не смеет прикасаться к нему… Но тут я вдруг вижу его лицо, холодное, яс-
ное, неузнаваемое, строгое, чужое – я не узнаю его и, шатаясь, отхожу прочь.
Не помню, как я пришел домой. В голове пустота, бессильно лежат руки на спинке стула.
Людвиг, я больше не могу. Я тоже больше не могу. Что мне здесь делать? Мы все здесь
чужие. Оторванные от корней, сожженные, бесконечно усталые… Почему ты ушел один?
Я встаю. Руки – как в огне. Глаза горят. Чувствую, что меня лихорадит. Мысли путаются. Я
не помню, что делаю.
– Возьмите же и меня, – шепчу я, – меня тоже.
Зуб на зуб не попадает от озноба. Руки влажны. С трудом делаю несколько шагов. Перед
глазами плывут большие черные круги.
И вдруг я застываю на месте. Открылась дверь? Стукнуло окно? Дрожь пробегает по мне.
В открытую дверь я вижу в прихожей на стене, освещенной луной, подле скрипки, мою старую
солдатскую куртку. На цыпочках, чтобы она не заметила меня, осторожно выхожу туда, подкра-
дываюсь к этой серой куртке, которая все разбила – нашу юность, нашу жизнь, срываю ее с ве-
шалки, хочу швырнуть прочь, но неожиданно натягиваю на себя, надеваю ее, чувствую, как она
сквозь кожу овладевает мной, дрожу от нестерпимого холода, сердце бешено бьется… Внезапно
что-то со звоном рвет тишину, я вздрагиваю, оборачиваюсь и в ужасе жмусь к стене…
В дверях, тускло освещенная, стоит тень. Она колышется и зыблется, она приближается и
кивает, принимает формы человека, лицо с темными провалами глазниц, с зияющей широкой
щелью на месте рта, беззвучно шепчущего что-то… Постой, не он ли это?
– Вальтер, – шепчу я, – Вальтер Вилленброк, убит в августе семнадцатого года под Пашен-
делем… Что это? Безумие? Бред? Горячка?
Но за первой тенью протискивается вторая – бледная, уродливая, согбенная – Фридрих
Томберге, ему под Суассоном осколком-раздробило спину, когда он сидел на ступеньках блин-
дажа. И вот здесь уже целый рой теней с мертвыми глазами; серые и призрачные, они теснятся
тут, они вернулись, они наполняют мою комнату… Вот Франц Кеммерих, восемнадцатилетний
юноша, скончавшийся через три дня после ампутации, и Станислав Катчинский – он волочит но-
ги, и голова у него опущена, а из нее, темнея, льется тоненькая струйка… И Герхардт Фельд-
камп, которого миной разорвало под Ипром, и Пауль Боймер, убитый в октябре тысяча девять-
сот восемнадцатого года, и Генрих Веслинг, Антон Хайнцман, Хайе Вестхус, Отто Маттес,
Франц Вагнер… Тени, тени, целое шествие, бесконечные ряды… Они врываются, они взбирают-
ся на подоконник, садятся на книги, заполняют всю комнату…
Но вдруг ужас и оцепенение, овладевшие мной, отхлынули, ибо медленно вырастает более
мощная тень. Она вползает в раскрытую дверь, опираясь на руки, она оживает, обрастает костя-
ком, принимает образ человека, мелом белеют в черноте лица зубы. Вот в глазницах блеснули
глаза, – вздыбившись, как тюлень, он ползет ко мне… это он, английский капитан, за ним, шур-
ша, тянутся его обмотки. Мягко оттолкнувшись, он делает прыжок и, растопырив скрюченные
пальцы, протягивает ко мне руки…
– Людвиг, Людвиг! – кричу я. – Помоги, Людвиг!
Я хватаю книги и швыряю их в эти вытянутые руки…
– Гранату, Людвиг! – со стоном кричу я и швыряю аквариум в дверь, и он со звоном разби-
вается, но тень только оскаливает зубы и подбирается все ближе, ближе; за аквариумом летит
коллекция бабочек, скрипка, я хватаю стул и замахиваюсь, хочу ударить им по этому оскаленно-
му рту и все кричу: «Людвиг! Людвиг!» Бросаюсь на эту проклятую тень, выскакиваю за дверь и
