Эрих Ремарк: «Возвращение»
119
– Потаскуха! – раздается вдруг на весь зал.
В публике сильное движение.
– Кто это крикнул? – спрашивает председатель.
Тьяден гордо встает.
Его приговаривают к пятидесяти маркам штрафа за нарушение порядка.
– Недорого, – говорит он и вытаскивает бумажник. – Платить сейчас?
В ответ на это он получает еще пятьдесят марок штрафа. Ему приказывают покинуть зал.
Девица стала заметно скромнее.
– Что же происходило в вечер убийства между вами и Бартшером? – продолжает допрос
председатель.
– Ничего особенного, – неуверенно говорит она. – Мы просто сидели и болтали.
Судья обращается к Альберту:
– Имеете ли вы что-нибудь сказать по этому поводу?
Я сверлю Альберта глазами. Но он тихо произносит:
– Нет.
– Показания свидетельницы, следовательно, соответствуют действительности?
Альберт горько улыбается, лицо его стало серым. Девушка неподвижно уставилась на рас-
пятие, висящее над головой председателя.
– Возможно, что они и соответствуют действительности, но я слышу все это сегодня в пер-
вый раз. В таком случае, я ошибался.
Девушка облегченно вздыхает. Вилли не выдерживает.
– Ложь! – кричит он. – Она подло лжет! Развратничала она с этим молодчиком… Она вы-
скочила из ложи почти голая.
Шум и смятение. Прокурор негодует. Председатель делает Вилли замечание. Но его уже
никакая сила не может удержать, даже полный отчаяния взгляд Альберта.
– Хоть бы ты на колени сейчас передо мной бросился, я все равно скажу это во всеуслыша-
ние! – кричит он Альберту. – Развратничала она, да, да, и когда Альберт очутился с ней лицом к
лицу и она ему наговорила, будто Бартшер напоил ее, он света невзвидел и выстрелил. Он сам
мне все это рассказал по дороге в полицию!
Защитник торопливо записывает, девушка в отчаянии визжит:
– И правда, напоил, напоил!
Прокурор размахивает руками:
– Престиж суда требует…
Словно разъяренный бык, поворачивается к нему Вилли:
– Не заноситесь вы, параграфная глиста! Или вы думаете, что, глядя на вашу обезьянью
мантию, мы заткнем глотки? Попробуйте-ка вышвырнуть нас отсюда! Что вы вообще знаете о
нас? Этот мальчик был тихим и кротким – спросите у его матери! А теперь он стреляет так же
легко и просто, как когда-то бросал камешки. Раскаяние! Раскаяние! Да как ему чувствовать это
самое раскаяние, если он четыре года подряд мог безнаказанно отщелкивать головы ни в чем не
повинным людям, а тут он лишь прикончил человека, который вдребезги разбил ему жизнь?
Единственная его ошибка – он стрелял не в того, в кого следовало! Девку эту надо было прикон-
чить! Неужели вы думаете, что четыре года кровопролития можно стереть, точно губкой, одним
туманным словом «мир»? Мы и сами прекрасно знаем, что нельзя этак – за здорово живешь –
пристреливать своих личных врагов, но уж если сдавит нам горло ярость и все внутри перевер-
нет вверх дном, если уж такое найдет на нас… Прежде чем судить, вы хорошенько подумайте,
откуда все это в нас берется!
Неистовая сумятица. Председатель тщетно пытается водворить порядок.
Мы стоим, тесно сгрудившись. Вилли страшен. Козоле сжал кулаки, и в эту минуту на нас
никакими средствами не воздействуешь, – мы представляем собой слишком большую опасность.
Единственный полицейский в зале не отваживается близко подойти к нам. Я подскакиваю к ска-
мье присяжных.
– Дело идет о нашем товарище, о фронтовике! – кричу я. – Не осуждайте его! Он сам не хо-
тел того безразличия к жизни и смерти, которое война взрастила в нас, никто из нас не хотел его,
но на войне мы растеряли все мерила, а здесь никто не пришел нам на помощь! Патриотизм,
долг, родина, – вое это мы сами постоянно повторяли себе, чтобы устоять перед ужасами фрон-
