Эрих Ремарк: «Возвращение»
103
– Брось, Мария!..
Она взглянула на него и опустила руки. Лифчик упал на пол. Тоска глядела из глаз женщи-
ны, тоска загнанного существа, тоска побитого животного – вся беспредельная тоска тех, кто не
в силах защитить себя. Адольф увидел эту тоску. Он обнял жену, он ощутил ее всю – мягкую,
теплую. И как только можно бросать в нее камнями? Разве они помирились не по доброй воле?
Почему же ее так безжалостно травят, так жестоко преследуют? Он притянул ее к себе, и она
прильнула к нему, обвила руками его шею и положила голову к нему на грудь. Так стояли они,
дрожа от холода, в одних ночных рубашках, прильнув друг к другу, и каждый желал согреться
теплом другого. Потом они присели на край кровати, сгорбившись, изредка роняя слово-другое,
и когда тени их опять заколебались на стене, потому что фитиль на свечке накренился набок и
огонек начал, мигая, угасать, Адольф ласковым движением притянул жену в постель, и это озна-
чало: мы останемся вместе, мы попытаемся снова наладить нашу жизнь. И он сказал:
– Мы уедем отсюда, Мария.
Это был единственный выход.
– Да, да, Адольф, давай уедем!
Она бросилась к нему и только теперь громко разрыдалась. Крепко обнимая ее, он беспре-
станно повторял:
– Завтра же поищем покупателя, завтра же…
Пламя надежд и ярости, горечи и отчаяния вспыхнуло в нем страстью, и жар ее заставил
женщину умолкнуть, всхлипывания становились все тише, как у ребенка, и наконец замерли, пе-
рейдя в изнеможение и мирное дыхание.
Свеча погасла, тени исчезли, жена уснула, но Адольф долго еще лежал без сна и думал, и
думал. Поздно ночью жена проснулась и почувствовала на себе чулки, которые она надела, когда
хотела уходить. Она сняла их и, расправив, положила на стул у кровати.
Спустя два дня Адольф Бетке продал дом и мастерскую. Вскоре он нашел квартиру в горо-
де. Погрузили мебель. Собаку пришлось оставить. Но тяжелей всего было расставаться с садом.
Нелегко далось Адольфу прощание. Он знал, что ждет его впереди. А жена была покорна и тиха.
Городской дом оказался сырым и тесным. Лестница грязная, стоит запах прачечных, воз-
дух густ от соседской ненависти и непроветренных комнат. Работы у Адольфа мало, и слишком
много времени остается для всяких мыслей. Обоим по-прежнему тяжело, словно все то, от чего
они бежали, нагнало их и здесь.
Адольф часами просиживает на кухне и силится понять, почему они не могут зажить по-
иному. Когда вечерами они сидят друг против друга, когда газета прочитана и ужин убран со
стола, их обступает все та же томительная пустота. Адольф чувствует, что задыхается от вечного
вслушивания, от бесконечных раздумий. Жена берется за какую-нибудь работу, старательно
чистит плиту. И когда он говорит: «Поди сюда, Мария», она откладывает тряпку и наждак и
подходит, он притягивает ее к себе на колени и, жалкий в своем одиночестве, шепчет: «Мы как-
нибудь одолеем это», она кивает, все так же молча, а ему хочется видеть ее веселой. Он не пони-
мает, что это зависит не только от нее, но и от него, что за четыре года разлуки они отвыкли друг
от друга и теперь действуют друг на друга угнетающе. «Да скажи же, наконец, что-нибудь!» –
раздражается Адольф. Она пугается и покорно начинает что-то говорить. Но о чем ей говорить?
Что особенного происходит здесь, в этом доме или у нее на кухне? И если между двумя близки-
ми людьми доходит до того, что они должны обязательно о чем-нибудь разговаривать, то, сколь-
ко бы они ни говорили, они никогда ни до чего не договорятся. Говорить хорошо, когда за сло-
вами счастье, когда слова льются легко и свободно. А когда человек несчастлив, могут ли
помочь ему такие неверные, ненадежные вещи, как слова? От них только тяжелее.
Адольф следит за каждым движением жены и представляет себе другую – молодую, весе-
лую женщину, которая жила в его воспоминаниях и которую он не может забыть. В нем вспыхи-
вает досада, и он раздраженно бросает ей:
– Верно, все о нем думаешь, а?
И оттого, что она смотрит на него широко открытыми глазами и он сознает свою неспра-
ведливость, он сверлит все глубже:
– Должно быть, так и есть. Ты ведь раньше такой не была! Зачем ты вернулась ко мне?
Могла у него остаться!
