Эрих Ремарк: «Возвращение»
97
Врач качает головой:
– Лучше сразу приняться за лечение. У вас рецидив.
Людвиг глотает слюну:
– Это излечимо?
Врач оживляется. Лицо его прямо-таки расцветает надеждой:
– Безусловно. Прежде всего мы полгодика повпрыскиваем вот из этих ампулок, а там по-
смотрим. Возможно, ничего больше и не понадобится. Люэс теперь излечим.
Люэс – какое отвратительное слово: будто длинная черная змея.
– На фронте подхватили? – спрашивает врач.
Людвиг кивает.
– Почему же вы сразу не начали лечиться?
– Я не знал, что я болен. Нам раньше никогда ведь о таких вещах не говорили. Сразу не за-
метил, думал – пустяки. Потом все как-то само собой прошло.
Врач покачивает головой.
– Да, вот она, оборотная сторона медали, – небрежно роняет он.
С каким удовольствием я треснул бы его стулом по башке. Откуда знать этому эскулапу,
что значит получить трехдневный отпуск в Брюссель и, вырвавшись из воронок, блевотины, гря-
зи и крови, приехать вечерним поездом в город с улицами, фонарями, светом, магазинами и
женщинами; в город, где есть настоящие гостиницы с белыми ваннами, в которых можно пле-
скаться, можно смыть с себя всю грязь; в город с вкрадчивой музыкой, кафе на террасах и про-
хладным крепким вином, откуда знать ему о чарах, таящихся в одной только голубой дымке су-
мерек в это узкое мгновение между ужасом и ужасом; оно как лазурь в прорыве туч, как
исступленный вскрик жизни в короткий промежуток между смертью и смертью. Кто знает, не
повиснешь ли завтра с размозженными костями на колючей проволоке, ревя как зверь, издыхая;
отпить еще глоток крепкого вина, вдохнуть еще раз этот воздух, взглянуть на этот сказочный
мир переливчатых красок, грез, женщин, волнующего шепота, слов, от которых кровь вздымает-
ся черным фонтаном, от которых годы грязи, животной злобы и безнадежности тают, переходя в
сладостный поющий вихрь воспоминаний и надежд. Завтра опять смерть запляшет вокруг тебя,
завтра – опять вой снарядов, ручные гранаты, огнеметы, кровь и уничтожение; но сегодня еще
хоть раз ощутить нежную кожу, которая благоухает и манит, как сама жизнь, манит неулови-
мо… Дурманящие тени на затылке, мягкие руки, все ломается и сверкает, низвергается и клоко-
чет, небо горит… Кто же в такие минуты станет думать, что в этом шепоте, в этом манящем зо-
ве, в этом аромате, в этой коже затаилось еще и другое, подстерегая, прячась, подкрадываясь и
выжидая, – люэс; кто знает это, кто об этом хочет знать, кто вообще думает дальше сегодняшне-
го дня… Завтра все может быть кончено… Проклятая война, она научила нас брать и видеть
лишь настоящее мгновенье.
– Что же теперь делать? – спрашивает Людвиг.
– Как можно скорей начать лечение.
– Тогда Давайте сейчас, – уже спокойно говорит Людвиг. Он проходит с врачом в кабинет.
Я остаюсь в приемной и рву в клочки несколько номеров «Ди Вохе», в которых так и пест-
рит парадами, победами и пышными речами пасторов, славящих войну.
Людвиг возвращается. Я шепчу ему:
– Пойди к другому врачу. Этот наверняка ничего не понимает. Ни бельмеса не смыслит.
Он устало машет рукой, и мы молча спускаемся с лестницы. Внизу он вдруг говорит, от-
вернувшись от меня:
– Ну, Эрнст, прощай, значит…
Я поднимаю глаза. Он стоит, прислонившись к перилам, и судорожно сжимает руки в кар-
манах.
– Что с тобой? – испуганно спрашиваю я.
– Я должен уйти, – отвечает он.
– Так дай по крайней мере лапу, – говорю я, удивленно глядя на него.
Дрожащими губами он бормочет:
– Тебе, наверное, противно прикоснуться ко мне…
Растерянный, жалкий, худой стоит он у перил в той же позе, в какой обычно стоял, при-
слонясь к насыпи окопа, и лицо у него такое же грустное, и глаза так же опущены.
