Эрих Ремарк: «Возвращение»
88
венный закон: того, кто выхлебывал их аккуратнее всех, удостаивали отличия, объявляли луч-
шим. Его товарищам рекомендовали брать с него пример. Неудивительно, что самые живые дети
сопротивлялись. Но они вынуждены были покориться, ибо хороший ученик – это раз навсегда
идеал школы. Но что это за жалкий идеал! Во что превращаются с годами хорошие ученики! В
оранжерейной атмосфере школы они цвели коротким цветением пустоцвета и тем вернее погря-
зали в болоте посредственности и раболепствующей бездарности. Своим движением вперед мир
обязан лишь плохим ученикам.
Я смотрю на играющих. Верховодит сильный и ловкий мальчик, кудрявый Дамхольт; сво-
ей энергией он держит в руках всю площадку. Глаза искрятся воинственным задором и удоволь-
ствием, все мускулы напряжены, и ребята беспрекословно подчиняются ему. А через десять ми-
нут на школьной скамье этот самый мальчуган превратится в упрямого, строптивого ученика,
никогда не знающего, заданных уроков, и весной его наверное оставят на второй год. Когда я
взгляну на него, он сделает постное лицо, а как только отвернусь, скорчит гримасу; он без за-
пинки соврет, если спросишь, переписал ли он сочинение, и при первом удобном случае плюнет
мне на брюки или вставит булавку в сиденье стула. А Первый ученик (на воле весьма жалкая фи-
гура) здесь, в классной комнате, сразу вырастает; когда Дамхольт не сумеет ответить и, ожесто-
ченный, скрепя сердце будет ждать обычной своей двойки, первый ученик самоуверенно подни-
мет руку. Первый ученик все знает, знает он и это. Но Дамхольт, которого, собственно,
следовало бы наказать, мне в тысячу раз милей бледненького образцового ученика.
Я пожимаю плечами. Разве на встрече полка в ресторане Конерсмана не было того же са-
мого? Разве там человек не потерял вдруг своего значения, а профессия не поднялась надо всем,
хотя раньше все было наоборот? Я качаю головой. Что же это за мир, в который мы вернулись?
Голос Дамхольта звенит на всю площадку. А что если бы учителю подойти к ученику по-
товарищески, думаю я, может быть, это дало бы лучшие результаты? Не знаю, не знаю… Такой
подход, возможно, улучшил бы отношения, позволил бы избежать того или иного. Но, по суще-
ству, это был бы самообман. Я по собственному опыту знаю: молодежь проницательна и непод-
купна. Она держится сплоченно, она образует единый фронт против взрослых. Она не знает сен-
тиментальности; к ней можно приблизиться, но влиться в ее ряды нельзя. Изгнанный из рая в рай
не вернется. Существует закон возрастов. Зоркий Дамхольт хладнокровно принял бы товарище-
ское отношение учителя и извлек бы из него выгоду. Не исключено, что он и привязался бы к
учителю, но это не помешало бы ему использовать выгодность своего положения. Наставники,
которым кажется, что они понимают молодежь,
– чистейшие мечтатели. Юность вовсе не хочет быть понятой, она хочет одного: оставаться
самой собой. Взрослый, слишком упорно навязывающий ей свою дружбу, так же смешон в ее
глазах, как если бы он нацепил на себя детское платьице. Мы можем чувствовать заодно с моло-
дежью, но молодежь заодно с нами не чувствует. В этом ее спасение.
Звонок. Перемена кончилась. Дамхольт нехотя становится с кем-то в пару перед дверью
класса.
Я бреду через деревню в степь; Волк бежит впереди. Вдруг из какого-то двора пулей выле-
тает собака и кидается на Волка. Волк не заметил ее приближения, поэтому ей удается при пер-
вом натиске свалить его. В следующее мгновение по земле катается с глухим рычанием клубок
из пыли и сцепившихся тел.
Со двора с дубинкой в руках выбегает крестьянин и еще издали кричит:
– Ради бога, учитель, кликните вашу собаку! Плутон растерзает ее в клочья!
Я отмахиваюсь.
– Плутон, Плутон, ах ты стервец, ах ты проклятый, сюда! – взволнованно кричит крестья-
нин; запыхавшись, подбегает он к собакам и пытается разнять их. Но вихри пыли с отчаянным
лаем уносятся метров на сто дальше и снова свиваются в клубок.
– Погиб ваш пес, – стонет крестьянин и опускает руку с дубинкой. – Но я заявляю вам на-
перед: платить за него я не стану. Вы могли позвать его.
– Кто погиб? – переспрашиваю я.
– Ваш пес, – упавшим голосом повторяет крестьянин. – Треклятый дог прикончил уже с
дюжину собак.
