Эрих Ремарк: «Возвращение»
78
– Конечно, – говорю я и отпускаю какую-то сальность, чтобы скрыть от Антона свое со-
стояние. – Итак, до часу, Антон!
– Есть, малютка, – важно отвечает Антон, – или бон суар, как говорят французы.
Бреду дальше, глубоко засунув руки в карманы. Под ногами хлюпает мокрый снег. С раз-
дражением разбрасываю его. Что бы я делал, очутись я на самом деле рядом с такой женщиной
за столиком? Лишь молча пожирал бы ее глазами, и только. Я даже не мог бы есть от смущения.
Как трудно, должно быть, провести с таким созданием целый день! Все время, все время быть
начеку! А ночью… Тут я уж совсем растерялся бы. Правда, мне приходилось иметь дело с жен-
щинами, но я учился этой науке у Юппа и Валентина, а с такими дамами, наверно, совсем не то
нужно…
В июне 1917 года я впервые был у женщины. Рота наша квартировала тогда в бараках. Был
полдень; мы кубарем катались по лугу, играя с двумя приставшими к нам по дороге щенками.
Навострив уши и поблескивая шелковистой шерстью, собаки резвились в летней высокой траве,
небо синело, и война, казалось, отодвинулась далеко.
Вдруг из канцелярии примчался Юпп. Собаки бросились к нему навстречу, высоко под-
прыгивая. Он отпихнул их и крикнул нам:
– Получен приказ: сегодня ночью выступаем!
Мы знали, чем это пахнет. День за днем с запада доносился грохот ураганного огня; там
шло большое наступление; день за днем мимо нас проходили возвращавшиеся с передовых по-
зиций полки, и когда мы пытались расспросить какого-нибудь солдата, как там, он молча махал
рукой, угрюмо глядя вперед: день за днем по утрам катились мимо нас повозки с ранеными, и
день за днем мы рыли по утрам длинные ряды могил…
Мы поднялись. Бетке и Веслинг направились к своим ранцам взять почтовой бумаги. Вил-
ли и Тьяден побрели к походной кухне, а Франц Вагнер и Юпп принялись уговаривать меня схо-
дить с ними в бордель.
– Послушай, Эрнст, – говорил Вагнер, – должен же ты наконец узнать, что такое женщина!
Завтра, может быть, от нас ничего не останется: там, говорят, подсыпали гору артиллерийских
припасов. Глупо отправляться на тот свет целомудренной девственницей.
Прифронтовой публичный дом находился в маленьком городишке, на расстоянии часа
ходьбы. Мы получили пропуска, но довольно долго еще прождали, так как на передовые отправ-
лялись еще и другие полки и всем хотелось урвать напоследок от жизни все, что можно. В ма-
ленькой тесной каморке мы сдали наши пропуска. Фельдшер освидетельствовал нас, впрыснул
нам по нескольку капель протаргола, дежурный фельдфебель сообщил, что удовольствие это
стоит три марки и что, ввиду большого наплыва, больше десяти минут задерживаться нельзя. За-
тем мы выстроились в очередь на лестнице.
Очередь подвигалась медленно. Наверху хлопали двери. Как только кто-нибудь выходил,
раздавалось: «Следующий!»
– Сколько там коров? – спросил Франц Вагнер у одного сапера.
– Три, – ответил тот, – но выбирать не приходится. Если повезет тебе, получишь старушен-
цию.
Мне едва не сделалось дурно на этой лестнице, в накаленной, затхлой атмосфере, насы-
щенной испарениями изголодавшихся солдат. Я охотно удрал бы, – все мое любопытство улету-
чилось. Но из опасения, что меня засмеют, я остался и продолжал ждать.
Наконец подошла моя очередь. Мимо, спотыкаясь, прошел мой предшественник, и я очу-
тился в низкой и мрачной комнате, такой убогой и так пропахшей карболкой и потом, что меня
почти удивила молодая листва липы за окном, в которой играли солнце и ветер. На стуле стоял
таз с розовой водой, в углу – нечто вроде походной койки, покрытой рваным одеялом. Женщина
была толстая, в одной коротенькой прозрачной рубашке. Она легла, даже не посмотрев в мою
сторону. Но так как я продолжал стоять, она нетерпеливо оглянулась, и тогда на ее дряблом лице
мелькнула тень понимания. Она увидела, что перед ней мальчик.
Я просто не мог, меня всего трясло, я задыхался от отвращения. Женщина сделала не-
сколько жестов, чтобы расшевелить меня, несколько безобразных, омерзительных жестов, хоте-
ла притянуть меня к себе и даже улыбнулась приторно и манерно. Она могла внушить лишь жа-
лость: в конце концов, она была ведь только жалкой солдатской подстилкой. Были дни, когда
она принимала по двадцать – тридцать солдат за день, а то и больше. Положив деньги на стол, я
