Эрих Ремарк: «Возвращение»
72
Танцуя, Адель слегка откидывает голову. Одну руку она положила на плечо своему брюне-
ту. Когда я смотрю на нее в профиль, у меня захватывает дыхание: так она похожа в свете зана-
вешенных ламп на образ из моих воспоминаний о тех далеких вечерах. Но если смотреть на нее
прямо, видно, что она пополнела, а когда она смеется, лицо у нее совсем чужое.
Я отпиваю большой глоток из бутылки Вилли. В эту минуту мимо меня проходит в вальсе
тоненькая белошвейка. Она тоньше и грациознее Адели. Тогда, на улице, в тумане, я этого не
заметил, но Адель стала настоящей женщиной, с полной грудью и крепкими ногами. Я не могу
вспомнить, была ли она и раньше такой; вероятно, я не обращал на это внимания.
– Налилось яблочко, а? – словно угадав мои мысли, говорит Вилли.
– Заткни глотку! – огрызаюсь я.
Вальс окончен. Адель стоит, прислонившись к двери. Я направляюсь к ней. Она здоровает-
ся со мной кивком головы, продолжая смеяться и болтать со своим брюнетом.
Я останавливаюсь и смотрю на нее. Сердце бьется, как перед каким-то важным решением.
– Что ты так смотришь на меня? – спрашивает она.
– Так, ничего, – говорю я. – Потанцуем?
– Ближайший танец – нет, а следующий – пожалуйста, – отвечает она и выходит со своим
спутником в круг танцующих.
Я жду, пока они освободятся, и мы танцуем с ней бостон. Я очень стараюсь, и она улыбкой
выражает свое одобрение.
– Это ты на фронте научился так хорошо танцевать?
– Пожалуй, там этому не научишься, – говорю я. – А знаешь, мы только что взяли приз.
Она метнула в меня быстрым взглядом:
– Жаль. Мы могли вдвоем с тобой взять его. А какой приз?
– Яйца чайки, шесть штук, и медаль, – отвечаю я. Меня вдруг бросает в жар. Скрипки иг-
рают так тихо, что слышно шарканье ног по паркету. – Сейчас вот мы с тобой здесь танцуем, а
помнишь, как по вечерам мы бегали друг за другом после гимнастики?
Она кивает:
– Мы тогда были еще совсем детьми. Эрнст, посмотри-ка на ту девушку в красном. Ви-
дишь? Эти блузы с напуском сейчас последний крик моды. Шикарно, а?
Мелодия переходит от скрипок к виолончели. Дрожа, как сдерживаемое рыдание, льются
густо-золотые звуки.
– Когда я в первый раз заговорил с тобой, мы убежали друг от друга. Это было в июне, на
городском валу, я помню, как сейчас…
Адель машет кому-то, затем поворачивается ко мне:
– Да, какие мы были глупые!.. А ты танцуешь танго? У этого брюнета оно замечательно
получается.
Я не отвечаю. Оркестр умолк.
– Не хочешь ли присесть к нашему столику?
Она бросает туда взгляд:
– А кто этот стройный молодой человек в лаковых сапогах?
– Карл Брегер, – говорю я.
Она присаживается к нам. Вилли наливает, ей стакан вина и при этом отпускает остроту.
Она смеется и посматривает на Карла. Временами взгляд ее скользит по его нарядной лошадке.
Это и есть та самая девушка в модном платье. Я с изумлением смотрю на Адель: как она изме-
нилась! Может быть, и здесь меня обмануло воспоминание? Может быть, оно так махрово раз-
рослось, что заслонило собой действительность? Здесь у столика сидит чужая, несколько шум-
ная девушка, которая много, слишком много говорит. Но не скрывается ли под этим внешним
обликом другое существо, более знакомое мне? Возможна ли такая перемена в человеке оттого,
что он стал старше? Может быть, действительно виновато время, думаю я. С тех пор прошло
больше трех лет; ей было шестнадцать, когда мы расстались, она была ребенком, теперь ей – де-
вятнадцать, и она взрослая женщина. И вдруг меня охватывает несказанная печаль, которую не-
сет в себе время; оно течет и течет, и меняется, а когда оглянешься, ничего от прежнего уже не
осталось. Да, прощание всегда тяжело, но возвращение иной раз еще тяжелее.
– Что у тебя за лицо, Эрнст? В животе урчит, что ли? – спрашивает Вилли.
– Он скучный, – смеется Адель, – он всегда был таким. Ну, будь же немного побойчее! Де-
