Эрих Ремарк: «Возвращение»
69
– Только когда жрать охота, – признается Тьяден, – тогда у меня еще и в желудке нечто
вроде ураганного огня. Препротивное ощущение. Но послушайте о моей невесте. Красивой ее
назвать нельзя: обе ноги смотрят а левую сторону, и она слегка косит. Но зато сердце золотое, и
папаша мясник.
Мясник! Мы начинаем смекать. Тьяден с готовностью дает дальнейшие объяснения:
– Она без ума от меня. Что поделаешь, нельзя упускать случая. Времена нынче тяжелые,
приходится кое-чем жертвовать. Мясник последним помрет с голоду. А помолвка – ведь это еще
далеко не женитьба.
Вилли слушает Тьядена с возрастающим интересом.
– Тьяден, – начинает он, – ты знаешь, мы всегда были с тобой друзьями…
– Ясно, Вилли, – перебивает его Тьяден, – получишь несколько колбас. И, пожалуй, еще
кусок корейки. Приходи в понедельник. У нас как раз начнется «белая неделя».
– Как так? – удивляюсь я. – Разве у вас еще и бельевой магазин?
– Нет, какой там магазин! Мы, видишь ли, заколем белую кобылу.
Мы твердо обещаем прийти и бредем дальше.
Валентин сворачивает к гостинице «Альтштедтер Хоф». Здесь обычно останавливаются за-
езжие актеры. Мы входим. За столом сидят лилипуты. На столе суп из репы. Возле каждого при-
бора ломоть хлеба.
– Надо надеяться, что эти-то хоть сыты своим пайковым месивом, – ворчит Вилли, – у них
желудки поменьше наших.
Стены оклеены афишами и фотографиями. Рваные, ярко раскрашенные плакаты с изобра-
жениями атлетов, клоунов, укротительниц львов. От времени бумага пожелтела, – долгие годы
окопы заменяли всем этим тяжеловесам, наездникам и акробатам арену. Там афиш не требова-
лось.
Валентин показывает на одну афишу.
– Вот каким я был, – говорит он.
На афише человек геркулесовского телосложения делает сальто с трапеции, укрепленной
под самым куполом. Но Валентина в нем при всем желании узнать нельзя.
Танцовщица, с которой Валентин собирается работать, уже ждет его. Мы проходим в ма-
лый зал ресторана. В углу стоит несколько театральных декораций к остроумному фарсу из жиз-
ни фронтовиков «Лети, моя голубка»; куплеты из этого фарса целых два года пользовались ко-
лоссальным успехом.
Валентин ставит на стул граммофон и достает пластинки. Хриплая мелодия квакает и ши-
пит в рупоре. Мелодия заиграна, но в ней еще прорывается огонь, она – словно пропитый голос
истасканной, но некогда красивой женщины.
– Танго, – шепотом, с видом знатока, сообщает мне Вилли. По лицу его никак нельзя дога-
даться, что он только что прочел надпись на пластинке.
На Валентине синие штаны и рубашка, женщина – в трико. Они разучивают танец апашей
и еще какой-то эксцентрический номер, в заключение которого девушка висит вниз головой, об-
вив ногами шею Валентина, а он вертится изо всех сил.
Оба работают молча, с серьезными лицами, лишь изредка роняя вполголоса два-три корот-
ких слова. Мигает белый свет лампы. Тихо шипит газ. Огромные тени танцующих колышутся на
декорациях к «Голубке». Вилли неуклюже, как медведь, топчется вокруг граммофона, подкручи-
вая его.
Валентин окончил. Вилли аплодирует. Валентин с досадой отмахивается. Девушка пере-
одевается, не обращая на нас никакого внимания. Стоя под газовым рожком, она медленно рас-
шнуровывает туфли. Ее спина в выцветшем трико грациозно изогнута. Выпрямившись, девушка
поднимает руки, чтобы натянуть на себя платье. На плечах ее играют свет и тени. У нее краси-
вые стройные ноги.
Вилли рыщет по залу. Он находит где-то либретто к «Голубке». В конце помещены объяв-
ления. В одном некий кондитер предлагает для посылки на фронт шоколадные бомбы и гранаты
в оригинальной упаковке. В другом какая-то саксонская фирма рекламирует ножи для вскрыва-
ния конвертов, сделанные из осколков снарядов, клозетную бумагу с изречениями великих лю-
дей о войне и две серии открыток: «Прощание солдата» и «Во тьме полнощной я стою».
Танцовщица оделась. В пальто и шляпе она совсем другая. Только что она была как гибкое
