Эрих Ремарк: «Возвращение»
65
сажусь за него и, нажимая на педали, шпарю вовсю «Молитву девы». Появляется трактирщица.
Некоторое время она молча слушает, затем, подмигивая, вызывает меня в коридор. Я незаметно
выхожу. Она поверяет мне, что очень любит музыку, но, к сожалению, здесь редко кто играет.
Не хочу ли я приезжать сюда почаще, спрашивает она. При этом она сует мне полфунта масла,
обещая и впредь снабжать всякими хорошими вещами. Я, конечно, соглашаюсь и обязуюсь в
каждый приезд играть по два часа. На прощание исполняю следующие номера своего репертуа-
ра: «Одинокий курган» и «Замок на Рейне».
И вот мы отправляемся на вокзал. По пути встречаем множество мешочников. Они едут
тем же поездом, что и мы. Все боятся жандармов. Собирается большой отряд; до прихода поезда
все прячутся подальше от платформы, в темном закоулке, на самом сквозняке. Так безопасней.
Но нам не везет. Неожиданно около нас останавливаются два жандарма. Они бесшумно
подкатили сзади на велосипедах.
– Стой! Не расходись!
Страшное волнение. Просьбы и мольбы:
– Отпустите нас! Нам к поезду!
– Поезд будет только через четверть часа, – невозмутимо объявляет жандарм, тот, что по-
толще. – Все подходи сюда!
Жандармы показывают на фонарь, под которым им будет лучше видно. Один из них сле-
дит, чтобы никто не удрал, другой проверяет мешочников. А мешочники почти сплошь женщи-
ны, дети и старики; большинство стоит молча и покорно: они привыкли к такому обращению, да
никто, в сущности, и не надеется по-настоящему, что удастся хоть раз беспрепятственно довезти
полфунта масла домой. Я разглядываю жандармов. Они стоят с сознанием собственного досто-
инства, спесивые, красномордые, в зеленых мундирах, с шашками и кобурами, – точно такие же,
как их собратья на фронте. Власть, думаю я; всегда, всегда одно и то же: одного грамма ее доста-
точно, чтобы сделать человека жестоким.
У одной женщины жандармы отбирают несколько яиц. Когда она, крадучись, уже отходит
прочь, ее подзывает толстый жандарм.
– Стой! А здесь что? – Он показывает на юбку. – Выкладывай!
Женщина остолбенела. Силы покидают ее.
– Ну, живей!
Она вытаскивает из-под юбки кусок сала. Жандарм откладывает его в сторону:
– Думала, сойдет, а?
Женщина все еще не понимает, что происходит, и хочет взять обратно отобранное у нее
сало:
– Но ведь я уплатила за него… Я отдала за него последние гроши…
Он отталкивает ее руку и уже вытаскивает из блузки у другой женщины колбасу:
– Мешочничать запрещено. Это всем известно.
Женщина готова отказаться от яиц, но она молит вернуть ей сало:
– По крайней мере сало отдайте. Что я скажу дома? Ведь это для детей!
– Обратитесь в министерство продовольствия с ходатайством о получении добавочных
карточек, – скрипучим голосом говорит жандарм. – Нас это не касается. Следующий!
Женщина спотыкается, падает, ее рвет, и она кричит:
– За это умирал мой муж, чтобы дети наши голодали?!
Девушка, до которой дошла очередь, глотает, давится, торопится запихать в себя масло;
рот у нее весь в жиру, глаза вылезают на лоб, а она все давится и глотает, глотает, – пусть хоть
что-нибудь достанется ей, прежде чем жандарм отберет все. Достанется ей, впрочем, очень мало:
ее стошнит, и понос ей, конечно, обеспечен.
– Следующий!
Никто не шевелится. Жандарм, который стоит нагнувшись, повторяет:
– Следующий! – Обозлившись, он выпрямляется во весь рост и встречается глазами с Вил-
ли. – Вы следующий? – говорит он уже гораздо спокойнее.
– Я никакой, – недружелюбно отвечает Вилли.
– Что у вас под мышкой?
– Половина свиной головы, – откровенно заявляет Вилли.
– Вы обязаны ее отдать.
