Эрих Ремарк: «Возвращение»
62
правда? – говорит Альберт.
– Да, – соглашаюсь я. – Не знаешь толком, куда девать себя.
Он кивает:
– Вот именно. Но ведь, в конце концов, надо себя куда-нибудь деть.
– Если бы в руках у нас была уже какая-нибудь специальность! – говорю я.
Он пренебрежительно отмахивается:
– И это ничего не даст. Живой человек нужен, Эрнст. – И, отвернувшись, тихо прибавляет:
– Близкий человек, понимаешь?
– Ах, человек! – возражаю я. – Это самая ненадежная штука в мире. Мы немало насмотре-
лись, как легко его отправить к праотцам. Придется тебе обзавестись десятком-другим друзей,
чтобы хоть кто-нибудь уцелел, когда пули начнут их косить.
Альберт внимательно смотрит да силуэт собора:
– Я не то хочу сказать… Я говорю о человеке, который целиком принадлежит тебе. Иногда
мне кажется, что это должна быть женщина…
– О господи! – восклицаю я, вспоминая Бетке.
– Дурень! – сердится он вдруг. – В жизни совершенно необходимо иметь какую-то опору,
неужели ты этого не понимаешь? Я хочу быть любимым, и тогда я буду опорой для того челове-
ка, а он для меня. А то хоть в петлю лезь! – Он вздрагивает и отворачивается.
– Но послушай, Альберт, – тихо говорю я, – а мы-то для тебя что-нибудь значим?
– Да, да, но это совсем другое… – И, помолчав, шепчет: – Надо иметь детей, детей, кото-
рые ни о чем не знают…
Мне не совсем ясно, что он хочет сказать. Но я не расспрашиваю больше.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
Мы представляли себе все иначе. Мы думали: мощным аккордом начнется сильное, яркое
существование, полновесная радость вновь обретенной жизни. Таким рисовалось нам начало. Но
дни и недели скользят как-то мимо, они проходят в каких-то безразличных, поверхностных де-
лах, и на поверку оказывается, что ничего не сделано. Война приучила нас действовать почти не
размышляя, ибо каждая минута промедления чревата была смертью. Поэтому жизнь здесь ка-
жется нам очень уж медлительной. Мы берем ее наскоком, но прежде, чем она откликнется и за-
звучит, мы отворачиваемся от нее. Слишком долго была нашим неизменным спутником смерть;
она была лихим игроком, и ежесекундно на карту ставилась высшая ставка. Это выработало в
нас какую-то напряженность, лихорадочность, научило жить лишь настоящим мгновением, и
теперь мы чувствуем себя опустошенными, потому что здесь это все не нужно. А пустота родит
тревогу: мы чувствуем, что нас не понимают и что даже любовь не может нам помочь. Между
солдатами и несолдатами разверзлась непроходимая пропасть. Помочь себе можем лишь мы са-
ми.
В наши беспокойные дни нередко врывается странный рокот, точно отдаленный гром ору-
дий, точно глухой призыв откуда-то из-за горизонта, призыв, который мы не умеем разгадать,
которого мы не хотим слышать, от которого мы отворачиваемся, словно боясь упустить что-то,
словно что-то убегает от нас. Слишком часто что-то убегало от нас, и для многих это была сама
жизнь…
В берлоге Карла Брегера все вверх дном. Книжные полки опустошены. Книги, целыми
пачками, валяются кругом – на столах и на полу.
Когда-то Карл был форменным библиоманом. Он собирал книги так, как мы собирали ба-
бочек или почтовые марки. Особенно любил он Эйхендорфа. У Карла три различных издания его
сочинений. Многие из стихотворений Эйхендорфа он знает наизусть. А сейчас он собирается
распродать всю свою библиотеку и на вырученный капитал открыть торговлю водкой. Он ут-
верждает, что на таком деле можно теперь хорошо заработать. До сих пор Карл был только аген-
том у Леддерхозе, а сейчас хочет обзавестись самостоятельным предприятием.
Перелистываю первый том одного из изданий Эйхендорфа в мягком переплете синего цве-
