Эрих Ремарк: «Возвращение»
52
Кошка крадется по комнате. Она прыгает на швейную машину и мурлычет. Мы молчим.
Но вот Адольф начинает говорить:
– Они все время приходят – мои родители и тесть с тещей, и говорят, говорят, но я не по-
нимаю их, а они не понимают меня. Словно нас подменили всех. – Он подпирает голову рукой. –
Когда мы с тобой разговариваем, Эрнст, ты меня понимаешь, я – тебя, а между ними и мною
будто стена какая-то…
И тут я узнаю все, что произошло.
Бетке подходит к своему дому. На спине ранец, в руках мешок с ценными продуктами –
кофе, шоколад, есть даже отрез шелка на платье.
Он хочет войти как можно тише, чтобы устроить жене сюрприз, но собака лает, как беше-
ная, и едва не опрокидывает конуру; тут уж он не в силах сдержать себя, он мчится по аллее ме-
жду яблонями. Его аллейка, его деревья, его дом, его жена… Сердце колотится, как кузнечный
молот, колотится в самом горле, дверь настежь, глубокий вздох. Наконец-то!
Мария!..
Он видит ее, он одним взглядом охватил ее всю, радость захлестывает его
– полумрак, родной кров, тиканье часов, старое глубокое кресло, жена… Он хочет бросить-
ся к ней. Но она отступает на шаг, уставившись на него, как на привидение.
Он ничего не может понять.
– Ты что, испугалась? – спрашивает он, смеясь.
– Да… – робко отвечает она.
– Да что ты, Мария, – успокаивает он ее, дрожа от волнения. Теперь, когда он наконец до-
ма, его всего трясет. Ведь так давно он не был здесь.
– Я не знала, что ты скоро приедешь, Адольф, – говорит жена. Она прислонилась к шкафу
и смотрит на мужа широко раскрытыми глазами. Какой-то холодок змейкой вползает в него и на
миг сжимает сердце.
– Разве ты мне не рада, Мария? – беспомощно спрашивает он.
– Как же, Адольф, конечно, рада…
– Что-нибудь случилось? – продолжает он расспрашивать, все еще не выпуская из рук ве-
щей.
Она не отвечает и начинает плакать. Она опустила голову на стол, – уж лучше пусть он
сразу все узнает, ведь люди все равно расскажут: она тут сошлась с одним, она сама не знает, как
это вышло, она вовсе не хотела этого и все время думала только об Адольфе, а теперь пусть он
хоть убивает ее, ей все равно…
Адольф стоит и стоит и вдруг чувствует, что ранец у него все еще на спине. Он отстегивает
его, вытаскивает вещи. Он весь дрожит и все повторяет про себя: «Не может этого быть, не мо-
жет быть!» – и продолжает разбирать вещи, только бы что-нибудь делать; шелк шелестит у него
в руках, он протягивает ей: «Вот я… привез тебе…» – и все повторяет про себя: «Нет, нет, не
может этого быть, не может быть!..» Он беспомощно протягивает ей пунцовый шелк, и до созна-
ния его еще ничего не дошло.
А она все плачет и слышать ничего не хочет. Он садится в раздумье и внезапно ощущает
острый голод. На столе лежат яблоки из его собственного сада, чудесный ранет; он берет их и
ест, – он должен что-нибудь делать. И вдруг руки у него опускаются: он понял… Неистовая
ярость вскипает в нем, ему хочется что-нибудь разнести вдребезги, он выбегает из дому на поис-
ки обидчика.
Адольф не находит его. Идет в пивную. Его встречают радушно. Но все будто на иголках, в
глаза не смотрят, в разговорах осторожны, – значит все знают. Правда, он делает вид, будто ни-
чего не случилось, но кому это под силу? Он пьет что-то и уже собирается уходить, как вдруг его
спрашивают: «А домой ты заходил?» Он выходит из пивной, и его провожает молчание. Он ры-
щет по всей деревне. Становится поздно. Вот он опять у своей калитки. Что ему делать? Он вхо-
дит. Горит лампа, на столе кофе, на плите сковородка с жареным картофелем. Сердце у него
сжимается: как хорошо было бы, будь все как следует. Даже белая скатерть на столе. А теперь от
этого только еще тяжелей.
Жена сидит у стола и больше не плачет. Когда он садится, она наливает ему кофе и прино-
