Эрих Ремарк: «Возвращение»
51
ми потерями провести сквозь артиллерийский огонь по трудной местности роту солдат; каждый
из них, ни минуты не колеблясь, предпринял бы все, что следует, если бы ночью в его окопе раз-
дался рев: «Идут!»; каждый из них закален несчетными немилосердными днями; каждый из них
– настоящий солдат, не больше того и не меньше.
Но для мирной обстановки? Годимся ли мы для нее? Пригодны ли мы вообще на что-
нибудь иное, кроме солдатчины?
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Я иду с вокзала, – приехал навестить Адольфа Бетке. Дом его узнаю сразу: на фронте
Адольф достаточно часто и подробно описывал его.
Сад с фруктовыми деревьями. Яблоки еще не все собраны. Много их лежит в траве под де-
ревьями. На площадке перед домом огромный каштан. Земля под ним густо усеяна ржаво-
бурыми листьями; целые вороха их и на каменном столе и на скамье. Среди них мерцает розова-
то-белая изнанка уже расколовшейся, колючей, как ежик, кожуры плодов и коричневый глянец
выпавших из нее каштанов. Я поднимаю несколько каштанов и рассматриваю лакированную, в
прожилках, как красное дерево, скорлупу со светлым пятнышком у основания. Подумать только,
что все это существует, – я оглядываюсь вокруг, – эта пестрядь на деревьях, и окутанные голу-
бой дымкой леса, а не изуродованные снарядами обгорелые пни, и веющий над полями ветер без
порохового дыма и без вони газов, и вспаханная, жирно поблескивающая, крепко пахнущая зем-
ля, и лошади, запряженные в плуги, а за ними, без винтовок, вернувшиеся на родину пахари, па-
хари в солдатских шинелях…
Солнце за рощей, спрятавшись в тучу, мечет оттуда пучки лучистого серебра, высоко в не-
бе реют яркие бумажные змеи, запущенные ребятишками, легкие дышат прохладой, вбирая и
выдыхая ее, нет больше ни орудий, ни мин, нет ранцев, стесняющих грудь, нет ремня, туго опоя-
сывающего живот, нет больше ноющего ощущения в затылке от постоянного настороженного
ожидания и вечного ползания, этой ежесекундно висящей над тобой необходимости припасть к
земле и лежать неподвижно, нет ужаса и смерти, – я иду свободно, выпрямившись во весь рост,
вольно расправив плечи, и со всей остротой ощущаю: я здесь, я иду навестить своего товарища
Адольфа.
Дверь полуоткрыта. Направо – кухня. Стучусь. Никто не откликается. Громко говорю:
«Здравствуйте». Никакого ответа. Прохожу дальше и открываю еще одну дверь. У стола одиноко
сидит человек. Он подымает глаза. Потрепанная солдатская куртка, одичалый взгляд. – Бетке.
– Адольф! – кричу я обрадованно. – Ты ничего не слышал, что ли? Вздремнул, небось?
Не меняя положения, он протягивает руку.
– Хорошо сделал, Эрнст, что приехал, – грустно отзывается он.
– Стряслось что-нибудь, Адольф? – с тревогой спрашиваю я.
– Да так, Эрнст, пустяки…
Я подсаживаюсь к нему:
– Послушай, что с тобой?
Он отмахивается:
– Да ладно, Эрнст, оставь… Но это хорошо, что ты вздумал навестить меня. – Он встает. –
А то просто с ума сходишь, все один да один…
Я осматриваюсь. Жены его нигде не видно.
Помолчав, Адольф повторяет:
– Хорошо, что ты приехал.
Порывшись в шкафу, он достает водку и сигареты. Мы пьем из толстых стопок с розовым
узором на донышке. В окно виден сад и аллея фруктовых деревьев. Ветрено. Хлопает калитка. В
углу тикают травленные под темное дерево стоячие часы с гирями.
– За твое здоровье, Адольф!
– Будь здоров, Эрнст!
