Эрих Ремарк: «Возвращение»
77
Я целый день сидел дома, пытаясь взяться за какую-нибудь работу. Но из этого так-таки
ничего не вышло, и вот уже целый час я бесцельно брожу по улицам. Прохожу мимо «Голлан-
дии». «Голландия» – третий ресторан с подачей спиртных напитков, открытый за последние три
недели. Точно мухоморы, на каждом шагу вырастают среди серых фасадов домов эти заведения
со своими ярко раскрашенными вывесками. «Голландия» – самое большое и изысканное из них.
У освещенных стеклянных дверей стоит швейцар, похожий не то на гусарского полковни-
ка, не то на епископа, огромный детина с позолоченным жезлом в руках. Я всматриваюсь при-
стальней, и тут вдруг вся важная осанка епископа покидает его, он тычет мне в живот своей бу-
лавой и смеется:
– Здорово, Эрнст, чучело гороховое! Коман са ва, как говорят французы?
Это унтер-офицер Антон Демут, наш бывший кашевар. Я по всем правилам отдаю ему
честь, ибо в казарме нам вдолбили, что честь отдается мундиру, а не тому, кто его носит. Фанта-
стическое же одеяние Демута очень высокой марки и стоит того, чтобы по меньшей мере вытя-
нуться перед ним во фронт.
– Мое почтение, Антон, – смеюсь я. – Скажи-ка сразу, дабы не болтать о пустяках: жратва
есть?
– Есть, малютка! – отвечает Антон. – Видишь ли, в этом злачном местечке работает и
Франц Эльстерман. Поваром!
– Когда зайти? – спрашиваю я; последнего сообщения вполне достаточно, чтобы уяснить
себе ситуацию. На всем французском фронте никто не мог так «проводить реквизицию», как
Эльстерман и Демут.
– Сегодня, после часа ночи, – отвечает, подмигивая, Антон. – Через одного инспектора ин-
тендантского управления мы получили дюжину гусей. Краденый товар. Можешь не сомневаться,
Франц Эльстерман подвергнет их небольшой предварительной операции. Кто может сказать, что
у гусей не бывает войны, на которой они, скажем, лишаются ног?
– Никто, – соглашаюсь я и спрашиваю: – Ну, а как здесь дела?
– Каждый вечер битком набито. Желаешь взглянуть?
Он чуть-чуть отодвигает портьеру. Я заглядываю в щелку. Мягкий, теплый свет разлит над
столами, синеватый сигарный дым лентами стелется в воздухе, мерцают ковры, блестит фарфор,
сверкает серебро. У столиков, окруженных толпой кельнеров, сидят женщины и рядом с ними
мужчины, которые не потеют, не смущаются и с завидной самоуверенностью отдают распоря-
жения.
– Да, брат, невредно повозиться с такой, а? – говорит Антон, игриво ткнув меня в бок.
Я не отвечаю; этот многокрасочный, в легком облаке дыма, осколок жизни странно взбу-
доражил меня. Мне кажется чем-то нереальным, почти сном, что я стою здесь, на темной улице,
в слякоти, под мокрым снегом, и смотрю в щелку на эту картину. Я пленен ею, нисколько не за-
бывая, что это, вероятно, просто кучка спекулянтов сорит деньгами. Но мы слишком долго валя-
лись в окопной грязи, и в нас невольно вспыхивает порой лихорадочная, почти безумная жажда
роскоши и блеска, – ведь роскошь – это беззаботная жизнь, а ее-то мы никогда и не знали.
– Ну что? – спрашивает меня Антон. – Недурны кошечки, верно? Таких бы в постельку, а?
Я чувствую, как это глупо, но в эту минуту не нахожу, что ответить. Этот тон, который сам
я, не задумываясь, поддерживаю вот уже несколько лет, представляется мне вдруг грубым и от-
вратительным. На мое счастье, Антон неожиданно застывает, приосанившийся и важный: к рес-
торану подкатил автомобиль. Из машины выпорхнула стройная женская фигурка; слегка накло-
нившись вперед и придерживая на груди шубку, женщина направляется к двери; на блестящих
волосах – плотно прилегающий золотой шлем, колени тесно сдвинуты, ножки маленькие, лицо
тонкое. Легкая и гибкая, она проходит мимо меня, овеянная нежным, терпким ароматом. И вдруг
меня охватывает бешеное желание пройти вместе с этим полуребенком через вращающуюся
дверь, очутиться в ласкающей холеной атмосфере красок и света и двигаться беззаботно в этом
мире, защищенном стеной кельнеров, лакеев и непроницаемым слоем денег, вдали от нужды и
грязи, которые в течение многих лет были нашим хлебом насущным.
В эту минуту я, вероятно, похож на школьника, потому что у Антона Демута вырывается
смешок и он, подмигнув, подталкивает меня в бок:
– Кругом в шелку и бархате, а в постели все едино.
