XXXI
Торжественное прощание с Роландой началось ровно в шесть и длилось всего лишь час. В
семь часов «Озирис» был снова готов к приему посетителей.
Стол накрыли в отдельном зале. Почти все девицы были одеты в черные шелковые платья.
Равик, постоянно видевший их на врачебных осмотрах обнаженными или в весьма прозрачных
одеяниях, многих даже не сразу узнал. На крайний случай мадам оставила в большом зале пять
или шесть девушек в качестве «группы резерва». После семи они также должны были
переодеться и прийти проститься с Роландой. Ни одна из них не согласилась бы явиться на
торжество в неподобающем виде. Это не было требованием мадам – так решили сами девушки.
Равик ничего другого и не ожидал. Он хорошо знал, что в среде проституток этикет более строг,
нежели в высшем свете. Девушки подарили Роланде шесть плетеных кресел для будущего кафе,
купленных в складчину. Мадам преподнесла ей кассовый аппарат, Равик – два столика с
мраморными плитами. Он был единственным посторонним на торжестве. И единственным
мужчиной.
Обед начался в пять минут седьмого. Мадам сидела во главе стола. Справа от нее Роланда,
слева Равик. Далее – новая распорядительница, ее помощница и затем девушки. Были
сервированы великолепные закуски. Паштет из гусиной печенки по-страсбургски и к нему
старое шерри-бренди. Равику поставили бутылку водки. Он терпеть не мог шерри. Потом подали
превосходное тюрбо и белое «мерсо» урожая 1933 года. Рыба была приготовлена не хуже, чем у
«Максима». Вино оказалось легким и в меру молодым. Затем последовала спаржа, а за ней
поджаренные на вертеле нежные цыплята, изысканный салат, чуть отдававший чесноком, и
красное «шато сент-эмилион». В том конце стола, где сидела мадам, распили бутылку «романэ
конти» урожая 1921 года.
– Девушки не сумеют оценить его, – сказала мадам.
Равик, напротив, вполне оценил достоинства вина и, великодушно отказавшись от
шампанского и сладкого, получил вторую бутылку «романэ». Вместе с мадам он ел полужидкий
бри со свежим белым хлебом без масла и запивал вином.
Разговор за столом напоминал беседу в пансионе для благородных девиц. Плетеные кресла
были украшены бантами. Кассовый аппарат сиял. Мраморные плиты столиков тускло мерцали.
В зале царила атмосфера легкой грусти. Мадам была в черном. На ней сверкали бриллианты, их
было не слишком много, лишь брошь и кольцо – чудесные голубовато-белые камни чистой воды.
Она не надела диадему, хотя стала графиней. У мадам был вкус. Она любила драгоценности.
Мадам заявила, что рубины и изумруды могут упасть в цене. Бриллианты куда надежнее. Она
болтала с Роландой и Равиком, обнаруживая недюжинную начитанность. Она вела беседу легко,
забавно и остроумно, цитировала Монтеня, Шатобриана и Вольтера. Ее умное, ироническое
лицо обрамляли слегка поблескивающие седые волосы с голубоватым отливом – мадам их
подкрашивала.
В семь часов, после кофе, девушки, совсем как примерные воспитанницы пансиона, встали
из-за стола. Они вежливо поблагодарили мадам и трогательно простились в Роландой. Мадам
посидела еще немного. Она угостила Равика «арманьяком», какого он в жизни не пробовал.
«Группа резерва», все время дежурившая внизу, прибыла к столу. Девушки умылись,
переоделись в вечерние платья и подкрасились, но не так ярко, как обычно. Мадам дождалась,
пока всем не подали тюрбо. Поговорив с девушками и поблагодарив их за то, что они
пожертвовали для нее этим часом, она грациозно откланялась.
– Я надеюсь, Роланда, еще увидеть вас до отъезда…
