XXXII
– Исход из Египта, – сказал доктор филологии и философии Зейденбаум, обращаясь к
Равику и Морозову. – Только на этот раз дело обойдется без Моисея.
Тощий и желтый, он стоял у входа в «Энтернасьональ». Семейства Штерн, Вагнер и
холостяк Штольц грузили свой скарб в автофургон для перевозки мебели, нанятый ими в
складчину.
Освещенная ярким августовским солнцем, на тротуаре стояла мебель. Позолоченный диван,
обитый обюссонской тканью, несколько кресел и новый обюссонский ковер. Все это составляло
собственность супругов Штерн. Грузчики выносили из парадного могучий стол красного дерева.
Сельма Штерн, женщина с увядшим лицом и бархатными глазами, тряслась над ним, как
наседка над цыплятами.
– Осторожно, столешница! Не поцарапайте ее! Это же красное дерево! Тише! Тише!
Полированный стол был натерт до блеска. Это была одна из тех святынь, во имя которых
домашние хозяйки готовы рисковать жизнью. Сельма Штерн все время суетилась вокруг стола.
Грузчики с полной безучастностью поставили его на тротуар.
Солнце ярко освещало блестящую поверхность стола. Сельма нагнулась над ним с тряпкой
и нервными движениями принялась вытирать углы. Полированное дерево, как темное зеркало,
отражало ее бледное лицо, и казалось, будто из зеркала времен, сквозь тысячелетия на нее
вопрошающе глядит далекая праматерь всех женщин на земле.
Грузчики вынесли буфет красного дерева, тоже полированный и тоже натертый до блеска.
Один из грузчиков сделал неловкое движение, и угол буфета врезался в косяк входной двери
отеля «Энтернасьональ». Сельма Штерн не вскрикнула. Она застыла с тряпкой в руке,
поднесенной к полуоткрытому рту. Казалось, она хотела запихнуть тряпку в рот и вдруг
окаменела.
Йозеф Штерн, ее муж, невысокий человек в очках и с отвисшей нижней губой, подошел к
ней.
– Сельмочка, дорогая…
Она не видела его. Ее взгляд был устремлен куда-то в пустоту.
– Буфет…
– Сельмочка, дорогая… зато у нас есть выездные визы…
– Буфет моей мамы. Моих родителей.
– Послушай, Сельмочка. Ну, подумаешь, какая-то там царапина! Маленькая царапинка!
Главное, у нас есть визы.
– Но она останется. Останется навсегда.
– Мадам, – сказал грузчик. Он не знал немецкого языка, но отлично понимал, о чем шла
речь. – В таком случае, грузите свое барахло сами. Не я сделал эту дверь узкой.
– Вшивые боши! – бросил второй грузчик.
Йозеф Штерн оживился.
– Мы не боши, – возразил он. – Мы эмигранты.
– Вшивые эмигранты! – буркнул грузчик.
– Вот видишь, Сельмочка! – воскликнул Штерн. – Что нам теперь делать? И чего только мы
не натерпелись из-за твоей мебели красного дерева! Из Кобленца выехали на четыре месяца
позже, чем; следовало, – ты ни за что не хотела с ней расстаться. Это влетело нам в
восемнадцать тысяч марок налога за право выезда из рейха. А теперь мы стоим па улице, а
пароход ведь не ждет.
