На четвертый день на примерку пришла старшая продавщица. Через неделю явился сам
Баленсиага. Они поняли, что эта покупательница сможет носить их модели с особым шиком.
Лилиан мало говорила, зато терпеливо стояла перед зеркалом; едва уловимый испанский
колорит вещей, которые она выбрала, придавал ее юному облику что-то трагичное, что, впрочем,
было не слишком нарочитым. Когда она надевала черные или ярко-красные, как мексиканские
шали, платья, или же короткие, как у матадоров, курточки, или необъятно широкие пальто, в
которых тело казалось невесомым, так что все внимание концентрировалось только на лице, в
ней особенно отчетливо проступала та меланхолия, которая была ей свойственна.
— Вы прекрасно выбрали, — сказала старшая продавщица. — Эти вещи никогда не выйдут
из моды; вы сможете носить их много лет.
Много лет, — подумала Лилиан и сказала, улыбаясь:
— Мне они нужны только на этот год…
Продавщица показала ей что-то серебристое, похожее на рыбью чешую.
— Совершенно новый фасон. Хотите примерить?
Лилиан покачала головой.
— Хватит. У меня больше нет денег.
— Примерьте все-таки. Мне кажется, вы возьмете платье. И цена вам подойдет.
Лилиан примерила это сверкающее нечто, эту серебряную чешую. Она выглядела в ней так,
словно только что вышла из морских волн. Платье оказалось до смешного дешевым.
— Наша фирма хочет, чтобы его носили именно вы, — сказала старшая продавщица.
Две недели Лилиан Дюнкерк была словно в чаду. Она чувствовала себя среди платьев и
туфель как пьяница в винном погребе. Теперь она отправила счета дяде Гастону. Ведь дядя
Гастон не дал ей ничего сверх той суммы, которую посылал ежемесячно. Он отговаривался тем,
что ликвидация ценных бумаг отнимает слишком много времени.
Взволнованный Гастон явился на следующий же день. Он метался по комнате, обвинял
Лилиан в безответственности и вдруг потребовал, чтобы она переселилась к нему.
— Чтобы ты мог контролировать меня?
— Нет, чтобы ты экономила деньги. Грешно тратить столько на платья. Можно подумать,
что они из золота.
— Они и впрямь из золота, только ты этого не замечаешь.
— Продать хорошие акции, дающие проценты, ради каких-то тряпок… — причитал
Гастон. — Над тобой надо учредить опеку!
— Попробуй. Любой судья во Франции поймет меня и решит, что под опеку надо взять
тебя. Если ты не вернешь мне в ближайшее время деньги, я куплю в два раза больше платьев и
пошлю тебе счета.
— В два раза больше тряпок? Ты с ума…
— Нет, дядя Гастон, не я, а ты сошел с ума. Ведь это ты во всем себе отказываешь ради того,
чтобы десяток твоих наследников, которых ты ненавидишь, не отказывали себе ни в чем. Ну,
довольно об этом! Оставайся обедать. Здесь превосходный ресторан. В твою честь я надену одно
из моих новых платьев.
— Исключено! Выбросить деньги еще на…
— Я тебя приглашаю. Во время обеда можешь продолжать читать мне нотации. А сейчас я
голодна, как лыжник, тренировавшийся шесть часов подряд. Пожалуй, после примерок есть
хочется еще больше, чем после тренировок. Подожди меня внизу. Я буду готова через пять
минут.
Лилиан спустилась вниз только через час. Гастон бледный от бешенства сидел за
