— Нет. Я не хочу растворяться ни в чем; я хочу всегда ощущать себя сильным.
— Я тоже хочу.
У него было огромное желание — остановить машину и поцеловать ее; но он не знал, чем
это может кончиться. Лучше всего было бы въехать на клумбу, смять желтые тюльпаны,
разбросать все вокруг и, схватив Лилиан в охапку, умчаться с ней куда-нибудь… Но куда?
Унести ее — и спрятать куда-то в надежное убежище или навсегда остаться прикованным к
этому вопрошающему взгляду, к глазам, которые, как ему казалось, никогда целиком не
погружались в его глаза.
— Я люблю тебя, — сказал он. — Забудь все остальное. Забудь ту женщину.
— Почему? Зачем тебе быть одному? Ты думаешь, я все это время была одна?
Джузеппе вдруг подпрыгнул и замер. Клерфэ снова включил мотор.
— Ты говоришь о санатории? — спросил он.
— Я говорю о Париже.
Он пристально посмотрел на нее. Она улыбнулась.
— Я не могу быть одна. А теперь отвези меня в отель. Я устала.
— Хорошо.
Клерфэ проехал вдоль Лувра, миновал Консьержери и въехал на мост Сен-Мишель. Он не
знал, как поступить. Он бы с удовольствием избил Лилиан, но не имел права: ведь она
призналась ему в том же, в чем он до этого признался ей. Сомневаться ни в чем не приходилось.
Клерфэ хотел только одного — удержать ее. Лилиан вдруг стала для него дороже, желаннее
всего на свете. Он должен был что-то предпринять. Нельзя так просто распроститься с ней у
входа в отель. Тогда она больше не вернется к нему. Сейчас его последний шанс. Чтобы
удержать ее, надо найти какое-то магическое слово, иначе она выйдет из машины и с
отсутствующим видом улыбнется, поцелует его и исчезнет в дверях отеля. Ее навсегда поглотит
этот отель, вестибюль которого пропах рыбным супом и чесноком; она подымется по
покосившейся лестнице с выщербленными ступеньками, пройдет мимо конторки, за которой
дремлет портье, приготовивший себе на ужин кусок лионской колбасы и бутылку дешевого вина,
и последнее, что останется в памяти у Клерфэ, — это тонкие светлые щиколотки Лилиан в
полутьме узкого прохода, щиколотки, подымающиеся по ступенькам вплотную друг за другом. А
когда Лилиан окажется у себя в комнате, у нее за спиной вдруг вырастут два крыла и она
выпорхнет на улицу; она полетит не к часовне Сен-Шапель, о которой сегодня рассказывала, а
прямо в Вальпургиеву ночь, сидя на весьма элегантном помеле — изделии Баленсиага или
Диора. Все черти там будут во фраках, сплошь рекордсмены-гонщики, которые к тому же
свободно изъясняются на шести языках, изучили всех философов от Платона до Хейдеггера и
вдобавок еще виртуозы-пианисты, мировые чемпионы по боксу и поэты.
Портье зевнул и проснулся.
— У вас есть ключи от буфета? — спросил Клерфэ.
— Точно так. Вам что, виши, шампанское, пиво?
— Принесите из холодильника банку икры.
— Это невозможно, сударь. Ключи у мадам.
— Тогда сбегайте на угол в ресторан Лаперуз. Он еще открыт. Достаньте там. Мы подождем
вас здесь. Я за вас подежурю.
Он вынул из кармана деньги.
— Я не хочу икры, — сказала Лилиан.
— А что ты хочешь?
Она медлила.
— Клерфэ, — сказала она после долгой паузы. — До сих пор я еще никого так поздно не
