конфекционера — замкнутый мещанский мирок, уставленный мебелью с зеленой репсовой
обивкой — превратилась в дикую азиатскую пустыню времен Чингис-хана, а торговый
служащий Ниманн стал вдруг господином над жизнью и смертью; в голову ударил дурман
власти — безграничной власти! — и он все хмелел и хмелел от этого нового, неожиданного
чувства, и сам не заметил, как нанес первый удар по мягкому, податливому черепу, покрытому
скудными крашеными волосами.
— Группа — стой!
Заключенные не поверили своим ушам. Им уже казалось, что этот бег по кругу никогда не
кончится и что они так и будут бегать, пока не свалятся замертво. Люди, бараки, плац — все это,
словно неожиданно окрашенное солнечным затмением в какой-то зловеще-серый цвет,
продолжало кружиться у них перед глазами. Они держались друг за друга, чтобы не упасть.
Ниманн надел очки. Он вдруг почему-то заторопился.
— Трупы сложить сюда!
Все в недоумении уставились на него: трупов пока еще не было.
— Тех, кто сошел с дистанции, — поправился он. — Кто лежит на земле.
Шатаясь, словно пьяные, они отправились собирать своих лежавших на земле товарищей.
Они брали из за ноги и за руки и тащили на середину плаца. В одном месте им пришлось
«распутывать» целый клубок тел. Бегущие падали здесь друг на друга, когда кто-то неожиданно
споткнулся. В неразберихе снующих взад и вперед людей 509-й увидел Зульцбахера. Прячась за
спинами стоявших перед ним заключенных, он то пинал кого-то из лежавших на земле по ногам,
то дергал его за волосы и за уши; потом наклонился к нему и рывком поднял его на колени. Тот
бессильно повалился на землю. Зульцбахер просунул ему руки под мышки и еще раз попробовал
поднять его на ноги, но у него ничего не получалось. Тогда он принялся неистово молотить по
нему кулаками. Какой-то староста блока оттолкнул его в сторону, но он вновь бросился к
лежавшему. Староста пнул его ногой. Он решил, что Зульцбахер имеет зуб на лежавшего и хочет,
пользуясь случаем, отыграться за все.
— Козлина вонючий! — проворчал он злобно. — Ты отстанешь от него или нет? Он и без
тебя сдохнет.
Через ворота, сделанные в проволочном ограждении, въехал приземистый грузовик, на
котором обычно возили трупы. За рулем сидел капо Штрошнайдер. Мотор трещал, как пулемет.
Штрошнайдер подъехал вплотную к куче. Началась погрузка. Кое-кто попытался улизнуть:
многие уже пришли в сознание. Но Ниманн был начеку и никого не отпускал, краем глаза следя
и за теми, кто сам напросился к врачу.
— Все! Этих погрузят больные. Которые вызвались на прием к врачу. Остальные —
разойдись!
Люди в ту же секунду со всех ног бросились прочь, в бараки. Больные погрузили всех, кто
был без сознания, в кузов, и машина тронулась. Штрошнайдер ехал медленно, чтобы остальные
могли поспеть за ним. Ниманн шел рядом.
— Все ваши муки теперь позади! — обратился он к своим жертвам изменившимся, почти
приветливым голосом.
— Куда их? — спросил кто-то из новеньких 509-го.
— Наверное в сорок шестой блок.
— А что там такое?
— Не знаю, — ответил 509-й. Он не стал рассказывать то, что было известно в лагере о
блоке 46 — что у Ниманна в одном из помещений этого опытно-экспериментального блока
имелась пара медицинских шприцев и канистра с бензином и что никто из заключенных,
которых он забрал с собой, уже не вернется. И что вечером Штрошнайдер отвезет их всех в
