ответом. — Особенно, если война будет проиграна, — прибавил он медленно.
Хандке поднял голову.
— Та-ак… — произнес он тихо. — Вот ты, значит, о чем уже думаешь! Все рассчитал, все
предусмотрел, да?.. Ну ничего, я тебе покажу, как строить планы! Сам себя выдал! Теперь тобой
займется еще и Политический отдел — незаконное хранение валюты за границей! Одно к
одному! Не-ет, братец, я тебе не завидую!..
— Иметь две с половиной тысячи франков и не иметь — это ведь не одно и то же…
— Это касается и тебя самого. А ну пошел вон! — взревел вдруг Хандке и с силой толкнул
509-го в грудь. Тот полетел на землю.
Хандке исчез в темноте. 509-й медленно поднялся на ноги. К нему подошел Бергер.
Догонять Хандке было бесполезно. Да и вряд ли он смог бы его догнать.
— Что случилось? — спросил Бергер.
— Не взял.
Бергер молчал. Он смотрел на 509-го. 509-й вдруг заметил у него в руке дубинку.
— Я предлагал ему еще. Гораздо больше. Не захотел. — Он растерянно огляделся. — Что-то
я сделал не так. Не знаю, что.
— И чего он к тебе привязался…
— Он меня почему-то сразу невзлюбил… — 509-й провел рукой по голове, ото лба к
затылку. — Да и какое это теперь имеет значение! Я даже предлагал ему деньги в Швейцарии.
Франки. Две с половиной тысячи. Он не захотел.
Они вернулись к бараку. Им не надо было ничего рассказывать. Ветераны все поняли без
слов. Они остались стоять на своих местах, никто не посторонился, но вокруг 509-го словно
вдруг образовалось пустое пространство; его словно отгородили от других прозрачной
непроницаемой стеной. Это было одиночество обреченного.
— Чтоб он сдох! — сказал Розен.
509-й взглянул на него. Сегодня утром он спас его. Теперь казалось странным, что еще
утром он мог кого-то спасти, а сейчас находится где-то далеко-далеко, откуда уже не протянешь
руку.
— Дай мне часы, — обратился он к Лебенталю.
— Пошли в барак, — предложил Бергер. — Надо что-нибудь придумать…
— Нет. Сейчас остается только ждать. Дайте мне часы. И оставьте меня одного…
Они ушли. 509-й сидел и смотрел на циферблат. Стрелки слабо поблескивали в темноте
зеленоватым светом. Тридцать минут, думал он. Десять минут туда, десять обратно и десять на
доклад и распоряжения. Полкруга большой стрелки — вот все, что ему осталось прожить.
А может быть, все-таки больше, мелькнуло вдруг у него в голове. Если Хандке расскажет
там о швейцарских франках, вмешается Политический отдел. Они постараются добраться до
этих денег, а значит, он будет жить до тех пор, пока они этим занимаются. Когда он говорил о
деньгах Хандке, он не думал об этом. Он думал только о жадности старосты блока. Это был
шанс. Но неизвестно, расскажет Хандке о деньгах или нет. Может, он просто напомнит о нем
Веберу.
Из темноты бесшумно вынырнул Бухер.
— У нас еще осталась одна сигарета. Держи. Бергер хочет, чтобы ты ее выкурил. В бараке.
Сигарета. Верно, у ветеранов еще оставалась одна сигарета. Одна из тех, что принес
Левинский после того, как они побывали в бункере. Бункер! Наконец-то он вспомнил, где он
видел темную фигуру на фоне неба. В канцелярии. И это был Вебер, с которого все и началось.
— Пошли, — сказал Бухер.
509-й покачал головой. Сигарета. Что-то вроде последней трапезы приговоренного к
