смотреть на трупы, и причина смерти была всегда одна и та же. Вестхоф тоже умер от острой
сердечной недостаточности.
Оприходованные голые тела складывались рядом с подъемником. Время от времени, в
зависимости от загруженности печей, подъемник отправляли наверх, в помещение, где
сжигались трупы.
Заключенный, посланный Шульте наверх, вернулся с четырьмя политическими из той
группы, которую видел Бергер. Среди них были Моссе и Бреде.
— Живо за работу! — скомандовал Шульте. — Раздевать и регистрировать! Лагерную
одежду в одну кучу, штатское — в другую. Обувь отдельно. Вперед!
Шульте, молодой человек двадцати трех лет, белокурый, сероглазый, с ясными,
правильными чертами лица, еще до захвата власти был членом гитлерюгенд, которая и
воспитала его. Ему внушили, что есть господа и есть недочеловеки, и он твердо верил в это. Он
знал расовые теории и партийные догмы, и это была его Библия. Он был неплохим сыном, но
без колебаний донес бы на своего отца, если бы тот вздумал выступить против партии. Партия
была для него непогрешима, он не знал ничего другого. Заключенные были врагами партии и
государства и поэтому стояли вне понятий «сострадание» и «человечность». Они были
ничтожнее животных. Если их убивали, то для него это имело не больше значения, чем
уничтожение вредных насекомых. Совесть никогда не беспокоила его. Он прекрасно спал, и
единственное, что его огорчало, — это то, что он не попал на фронт. Его оставили в лагере из-за
порока сердца. Он был надежным товарищем, любил музыку и поэзию, и считал пытки
необходимым средством для получения информации, поскольку все враги партии лгали.
Выполняя приказы начальства, он в своей жизни убил шесть человек — двоих из них медленно,
чтобы узнать имена сообщников, — и почти не вспоминал об этом. Он был влюблен в дочь
члена местного суда и писал ей милые, слегка романтические письма. В свободное время он
любил петь. У него был приятный тенор.
Наконец, у подъемника были уложены последние трупы. Их притащили Моссе и Бреде.
Лицо Моссе просветлело. Он даже улыбнулся Бергеру. Его страх оказался напрасным. Он решил
было, что их отправят на виселицу. И вот он работал, как ему было велено. Все в порядке. Он
спасен. Он работал быстро, чтобы ни у кого не могло возникнуть и тени сомнения в его добрых
намерениях.
Открылась дверь и вошел Вебер.
— Смирно!
Все заключенные застыли на местах, вытянув руки по швам. Вебер, в своих элегантных,
начищенных до зеркального блеска сапогах, подошел к столу. Он любил хорошие сапоги. Это
была единственная его страсть. Он аккуратно погасил сигарету, которую закурил, чтобы
перебить трупную вонь.
— Закончили? — спросил он Шульте.
— Так точно, господин штурмфюрер. Только что. Все записано и оприходовано.
Вебер заглянул в ящики с золотом. Вынул медаль, снятую с трупа, который приземлился на
ноги.
— А это что такое?
— Святой Христофор, господин штурмфюрер, — с готовностью объяснил Шульте. — Эта
медаль приносит счастье.
Вебер ухмыльнулся. Шульте не замечал нелепости сказанного.
— Хорошо, — сказал Вебер и положил медаль обратно в ящик. — Где эти четверо, сверху?
Четверо заключенных сделали шаг вперед. В этот момент дверь опять открылась, и вошел
